Бомба. Старт ядерной эры

02.10.2020 | Журнал «Стратегия России»

Открытая трибуна

БОМБА

Проект Вячеслава НИКОНОВА

«Горячее лето 1945-го» — так назывался проект Вячеслава НИКОНОВА, отдельные части которого мы печатали в течение последних месяцев. В публикациях рассказывалось о главных события лета победного года — о подготовке к Потсдамской конференции и её проведении, о завершающих сражениях Второй мировой, в том числе в Манчжурии и на Курильских островах. Упоминалось и об американской, стратегически не нужной, атомной бомбардировке японских городов Хиросимы и Нагасаки. Была ли эта варварская бомбардировка началом ядерной эры? Что происходило в лабораториях и на полигонах США и СССР, где решались судьбы ядерного проекта? Об этом, с привлечением большого массива малоизвестных и впервые открытых документов, рассказывается в новой работе Вячеслава Никонова «Бомба».

Старт ядерной эры

Когда началась атомная эра? Это как считать.

Можно — начиная с Большого взрыва, положившего начало всему сущему, включая атомы.

Можно — с Демокрита и Эпикура, которые впервые ввели в науку сам термин «атом», считая его наименьшей, далее уже не делимой частицей материи. В таком понимании атом прошествовал через физику Исаака Ньютона в науку XIX века, когда существование атомов было подтверждено экспериментально.

Можно — с Дмитрия Ивановича Менделеева, который систематизировал все химические элементы в соответствии с тем, что молекула каждого состоит из определённого числа атомов.

Можно — с открытия в 1895 году первым в истории лауреатом Нобелевской премии по физике немцем Вильгельмом Рентгеном икс-лучей, названных его именем. Или с 1896 года, когда француз Антуан Анри Беккерель открыл явление радиоактивности, что тоже принесло ему «Нобеля».

Но ясно, что к началу ХХ века атомная эра уже стучалась в двери. Обнаружилось, что атом делим, изменчив, имеет сложную структуру и электромагнитную природу, может быть разрушен. Что он состоит из ядра и электронов, а ядро имеет сложное строение и может расщепляться.

«Отцом ядерной физики» считают британского барона Эрнеста Резерфорда, который опытом рассеяния альфа-частиц в 1911 году доказал существование в атомах положительно заряженного ядра и отрицательно заряженных электронов вокруг него и создал планетарную модель атома. Проблема расщепления атомного ядра с целью получения нового источника энергии начала азартно изучаться во всём мире. Учёные разных стран спешили удивить друг друга всё новыми открытиями.

Это произвело неизгладимое впечатление даже на Владимира Ильича Ленина, увидевшего в этом факте фундаментальное подтверждение истинности диалектического материализма. В «Материализме и эмпириокритицизме» он утверждал: «Электрон так же неисчерпаем, как и атом, природа бесконечна, но она бесконечно существует, и вот это-то единственно категорическое, единственное безусловное признание её существования вне сознания и ощущения человека и отличает диалектический материализм от релятивистского агностицизма и идеализма». Ленин был неправ. Электрон оказался проще, чем он полагал, — неделимой фундаментальной частицей, в отличие от протонов и нейтронов.

В сентябре 1918 года был подписан декрет Советской власти о создании в Петрограде физико-технического отдела Государственного рентгенологического и радиологического института (ГРРИ) во главе с Абрамом Фёдоровичем Иоффе.

Выдающийся учёный Владимир Иванович Вернадский в 1922 году произнёс оказавшиеся пророческими слова о «великом повороте в жизни человечества, когда оно получит атомную энергию». При этом не менее пророчески он добавил: «Учёные не должны закрывать глаза на возможные последствия их открытия. Они должны связать свою судьбу с лучшей организацией всего человечества».


***


В январе 1922 года в Петрограде по его инициативе на базе разделившегося ГРРИ возникли Радиевый институт во главе с самим Вернадским и Государственный физико-технологический рентгенологический институт под руководством Абрама Фёдоровича Иоффе. В 1925 году в институте Иоффе появился молодой сотрудник, которого звали Игорь Васильевич Курчатов.

Прорывным для ядерной физики оказался 1932 год. Сэр Джеймс Чедвик открыл нейтрон. Американский физикохимик Гарольд Клейтон Юри получил тяжёлый водород — дейтерий. Джон Кокрофт и Эрнест Уолтон в Кембридже пучком высокоэнергичных протонов расщепили ядро лития, превращая его в гелий и другие элементы. А американец Карл Дейвид Андерсон обнаружил позитрон.

Не удивительно, что в конце столь урожайного на открытия года Курчатов забросил изучение занимавшей его до этого физики полупроводников и полностью переключился на исследование физики атомного ядра. Организационно это сопровождалось приказом по Ленинградскому физико-техническому институту (ЛФТИ) от 16 декабря 1932 года «О создании «особой» группы по ядру» под руководством Иоффе. Курчатов стал правой рукой академика по проведению исследований в области освоения атомной энергии. Фактическое руководство исследованиями перешло к Игорю Васильевичу с 1 мая 1933 года, когда группа была преобразована в отдел ядерной физики. Заказчиком исследований выступал Наркомат тяжёлой промышленности, выделивший тогда ЛФТИ на работы по атомному ядру 100 тысяч рублей.

Исследования по физике атомного ядра начали разворачиваться и в других научно-исследовательских центрах СССР — Радиевом институте АН СССР (РИАН), московском Физическом институте АН СССР (ФИАН) и харьковском Украинском физико-техническом институте (УФТИ). Причём харьковчане поначалу вырывались вперёд: именно в УФТИ впервые в Советском Союзе 11 октября 1932 года Антон Карлович Вальтер, Кирилл Дмитриевич Синельников, Александр Ильич Лейпунский и Георгий Дмитриевич Латышев — вслед за Кокрофтом и Уолтоном — расщепили ядро лития.

После прихода к власти в Германии нацистов в мире физики (и не только) началась большая миграция. От нацистов поспешили унести ноги многие выдающиеся учёные, особенно те из них, кто по классификации Гитлера и его сподвижников не принадлежал к «арийской расе». В 1933 году в США эмигрировал открывший теорию относительности Альберт Эйнштейн. Он получил должность профессора физики в Институте перспективных исследований в Принстоне (штат Нью-Джерси). За ним последуют и многие другие выдающиеся учёные.

Ядерные исследования заметно интернационализировались. Только в Советском Союзе с 1933 по 1940 год состоялось пять ядерных конференций. В них участвовали, помимо советских учёных, такие светила мировой науки, как Нильс Бор, Виктор Фредерик Вайскопф, Льюис Харольд Грэй, Фредерик Жолио-Кюри, Джон Кокрофт, Пьер Виктор Оже, Жан Батист Перрен, Рудольф Пайерлс, Вольфганг Паули, Поль Адриен Морис Дирак, Франко Дино Разетти, Гленн Теодор Сиборг и другие.

А в Ленинградском физтехе Курчатов приступил к разработке методов искусственного ускорения заряженных частиц, создав в 1933 году ускорительную трубку, с помощью которой провёл первые собственные эксперименты с протонами на литии и боре. Затем на пару с сотрудником своего отдела Михаилом Алексеевичем Еремеевым Курчатов соорудил новую установку, которую они называли «циклотрончик». Тогда же Курчатов вместе с коллегой Абрамом Исааковичем Алихановым, проявив завидную энергию, доказали руководству ЛФТИ необходимость соорудить в институте большой циклотрон.

В 1934 году во Франции супруги Жолио-Кюри открыли искусственную радиоактивность. В Риме начал опыты по изучению искусственной радиоактивности Энрико Ферми. Развивая пионерские исследования итальянца, Курчатов в 1935 году провёл целый цикл исследований по облучению нейтронами ядер элементов, получая искусственно радиоактивные изотопы. В Англии венгерский физик Лео Силард получил в 1936 году патент на идею цепной реакции для атомной бомбы.

Вернадский писал в 1935 году: «Недалёк тот день, когда человек овладеет тайнами атомной энергии — источником колоссальной силы, который даст человечеству возможность строить свою жизнь по своему усмотрению. Сумеет ли человек правильно использовать эту энергию, направить её на благие цели, а не на самоуничтожение: достаточно ли зрелыми являются люди для того, чтобы разумно использовать ту силу, которую они неизбежно получат из рук учёных?».

В 1937 году Виталий Григорьевич Хлопин, ставший директором РИАН, пригласил Курчатова запустить в действие создававшийся по проекту Льва Владимировича Мысовского циклотрон в Радиевом институте. В том же году циклотрон — пятый в мире (первые четыре были запущены в США) и первый в Европе — заработал. 17 марта 1937 года «Ленинградская правда» отметила пуск советского циклотрона статьёй «Атомная пушка РИАНа». Первые ускоренные частицы на нём удалось получить в октябре-ноябре 1938 года. С помощью циклотрона были сформированы нейтронные пучки высокой интенсивности, а вскоре был открыт ряд новых радиоактивных изотопов. В Радиевом институте Курчатов работал с 1935 по 1940 год, сначала консультантом, а затем заведующим физическим отделом и циклотронной лабораторией.

В предвоенные годы в СССР были проведены масштабные исследования ядерно-физических процессов на различных веществах — литий, бор, золото, рутений и другие. Анатолий Петрович Александров, также работавший в ЛФТИ, а позднее возглавивший советскую Академию наук, подчёркивал: «Научный характер проводившихся у нас работ был примерно такой же, как в передовых лабораториях Запада».

Для советских контролирующих инстанций это было не так очевидно. Исследования «по ядру» оказались под угрозой закрытия как не приносящие практического результата. 5 марта 1938 года из ЛФТИ было отправлено письмо председателю Совнаркома СССР Вячеславу Михайловичу Молотову за подписями Иоффе, Курчатова, Алиханова, Дмитрия Владимировича Скобельцына, Льва Андреевича Арцимовича и других сотрудников института (всего было 23 подписи). Они доказывали настоятельную необходимость создания в стране более совершенной технической базы ядерных исследований, создания собственного циклотрона ЛФТИ, на который не хватало денег. Обращение к Молотову дало результат. В мае 1938 года для рассмотрения проекта нового циклотрона была создана комиссия в Академии наук, которая 17 июня 1938 года признала целесообразным сооружение в ЛФТИ ещё одного, более мощного циклотрона для получения частиц с большой энергией.

25 ноября 1938 года Президиум АН СССР принял постановление «Об организации в Академии наук работ по исследованию атомного ядра». В академии была создана Комиссия по атомному ядру, которую возглавил директор ФИАН академик Сергей Иванович Вавилов. В неё вошли также Иоффе, Илья Михайлович Франк, Алиханов, Курчатов. Комиссия подготовила проект «Докладной записки в Правительство о необходимости правительственных мероприятий для организации работ по атомному ядру в СССР». В декабре Президиум Академии наук предложил перевести лабораторию Курчатова из ЛФТИ в ФИАН и построить циклотрон в Москве. Иоффе, Курчатов и Вавилов возражали, написав записку «К вопросу о плане строительства циклотронов», где доказывали необходимость строительства в СССР как минимум трёх циклотронов.


***


Год, предшествовавший началу Второй мировой войны, оказался решающим и для перевода ядерной проблематики на военные рельсы. Причём, что не удивительно, впереди в тот момент оказалась Германия.

В конце 1938 года немецкие учёные Отто Ган и Фриц Штрассман направили на публикацию работу, в которой доказали, что под действием медленных нейтронов происходит деление ядер урана, сопровождающееся выделением огромной энергии. По удельному энерговыделению ядерное «топливо» в миллион раз эффективнее любого органического. Учёным стало понятно: именно уран может быть как самым перспективным топливом, так и супервзрывчаткой.

Мысль о делении ядра урана на два осколка пришла в голову ученикам президента Датского королевского общества Нильса Бора Отто Фришу и Лизе Мейтнер как единственное объяснение опытов Гана и Штрассмана. Фриш и Мейтнер по телефону сообщили свои выводы Бору, находившемуся в тот момент в Америке. Бор передал эти сообщения, тоже по телефону, четырём американским лабораториям, имевшим циклотроны. Через десять дней все четыре подтвердили гипотезу о делении урана. Деление ядер урана превращалось из теоретической проблемы в технологическую.

Немцы были готовы к её решению лучше других. Нацистская Германия располагала достаточными ресурсами для создания атомного оружия: адекватными производственными мощностями в химической, электротехнической, машиностроительной промышленности и цветной металлургии, финансами и необходимыми научными знаниями в области физики атомного ядра. Да, множество учёных Германию покинули. Но в стране, фактически стоявшей у истоков открытия ядерной энергии (достаточно назвать такие имена, как Отто Ган, Лиза Мейтнер, Макс Борн, Отто Фриш, Рудольф Пайерлс), оставалось много не менее прославленных учёных, принявших нацистский режим и продолжавших трудиться. Это Нобелевский лауреат Вернер Гейзенберг, Карл фон Вайцзеккер, Вальтер Боте, Манфред фон Арденне и многие другие.

24 апреля 1939 года в высшие военные инстанции Германии поступило письмо за подписью профессора Гамбургского университета Пауля Хартека и его сотрудника доктора В. Грота, в котором указывалось на принципиальную возможность создания нового вида высокоэффективного взрывчатого вещества: «Та страна, которая первой сумеет практически овладеть достижениями ядерной физики, приобретёт абсолютное превосходство над другими». 29 апреля имперское Министерство науки, воспитания и народного образования по поручению руководителя специального отдела физики имперского исследовательского совета — государственного советника профессора Абрахама Эзау обсудило вопрос «о самостоятельно распространяющейся ядерной реакции» с участием профессора Шумана, руководителя исследовательского отдела Управления вооружений сухопутных сил. Эзау настоял на принятии закона о запрете вывоза урана из Германии. В Бельгийском Конго было срочно закуплено большое количество урановой руды. Гитлер загорелся идеей нового сверхоружия.

Физику Курту Дибнеру из научного отдела Управления вооружений было поручено заниматься исключительно проблемами ядерной физики, создав для этого специальное отделение. В июне он организовал сооружение первой в Германии реакторной сборки на полигоне Куммерсдорф под Берлином.

26 сентября 1939 года Управление армейских вооружений созвало совещание специалистов в области ядерной физики с участием Хартека, Ханса Вильгельма Гейгера, Боте, Курта Дибнера, фон Вайцзеккера и Гейзенберга. Было решено засекретить все работы, имевшие хоть какое-то отношение к реализации программы, которую назвали «Урановый проект». Участники совещания полагали возможным создать ядерное оружие за 9–12 месяцев. К реализации проекта было привлечено 22 научных центра. Среди них были Физический институт Общества кайзера Вильгельма, Институт физической химии Гамбургского университета, Физический институт Высшей технической школы в Берлине и другие. Проект курировал имперский министр вооружений Альберт Шпеер, административным руководителем группы стал физик Эрих Шуман.

Как мы теперь знаем, получить из урана ядерную взрывчатку в принципе можно либо в результате выделения изотопа урана-235 (в урановом сырье его доля — менее одного процента), либо путём наработки в специальных ядерных реакторах несуществующего в природе химического элемента — плутония. Ни той, ни другой технологии ни у кого не было, их предстояло создать и отработать. Что касается атомного реактора, он мог быть с графитовым или тяжеловодным замедлителем. Производство тяжёлой воды — процесс чрезвычайно энергоёмкий, а получение реакторного сверхчистого графита ещё не было освоено.

Концерн «ИГ Фарбениндустри» приступил к выработке шестифтористого урана, пригодного для получения урана-235 и сооружению полупромышленной установки по разделению изотопов. Гейзенберг начал конструировать ядерный реактор. В записке «Возможность технического получения энергии при расщеплении урана» в декабре 1939 года он утверждал: «В целом можно считать, что при смеси уран — тяжёлая вода в шаре радиусом около 60 см, окружённом водой (около 1000 кг тяжёлой воды и 1200 кг урана), начнётся спонтанное выделение энергии». Гейзенберг рассчитал параметры и другого реактора, в котором уран и тяжёлая вода не смешивались, а располагались слоями.

На основании этих расчётов фирма «Ауэрге» получила заказ на изготовление урана, а норвежская фирма «Norsk Hydro» должна была поставлять тяжёлую воду. Во дворе Физического института в Берлине началось сооружение реакторной сборки.

То есть к концу 1939 года немецкими учёными была рассчитана критическая масса ядерного заряда, им удалось освоить технологию получения урана, создать опытные образцы центрифуг для разделения его изотопов. Началась разработка тяжеловодного ядерного реактора.

В январе 1940 года доктор Тельпов от имени Общества кайзера Вильгельма и генерал Беккер от Управления вооружений подписали договор о передаче Физического института в ведение армии.

Политическое руководство стран, противостоявших гитлеровской Германии, явно недооценивало масштабы проблемы.

Уинстон Черчилль напишет в мемуарах о своих настроениях накануне и после начала войны в Европе: «Я боялся, что Гитлер попытается прибегнуть к блефу, угрожая каким-нибудь новым средством или секретным оружием, и что такая угроза собьёт с толку или поставит в тупик наш обременённый заботами кабинет. Время от времени профессор Линдеман беседовал со мной об атомной энергии. Я поэтому просил его сообщить мне, в каком положении находится это дело».

После одной из бесед с Линдеманом 5 августа 1939 года Черчилль направил письмо министру авиации Великобритании Кингсли Вуду: «Несколько недель назад одна из воскресных газет расписала в ярких красках огромное количество энергии, которое можно высвободить из урана с помощью недавно открытых цепных процессов, возникающих при расщеплении нейтронами атома такого типа. На первый взгляд, это может предвещать появление новых взрывчатых веществ большой разрушительной силы. Ввиду этого необходимо отдать себе отчёт, что это открытие, каков бы ни был его научный интерес и дальнейшее возможное практическое значение, не угрожает привести в ближайшие годы к результатам, которые можно было бы практически использовать в широком масштабе… Можно предполагать, что при обострении международного напряжения будут намеренно распускаться слухи о применении этого процесса для создания какого-то нового страшного секретного взрывчатого вещества, способного снести Лондон с лица Земли. «Пятая колонна», без сомнения, попытается путём такой угрозы убедить нас пойти на новую капитуляцию. Поэтому совершенно необходимо заявить о подлинном положении дела.

Во-первых, лучшие специалисты считают, что лишь небольшая составная часть урана играет действенную роль в этих процессах и что для получения крупных результатов её нужно будет извлечь. Это — дело многих лет…

В-четвёртых, Берлин сейчас располагает лишь сравнительно небольшими запасами урана на территориях, ранее принадлежавших Чехословакии.

По всем этим причинам явно нет оснований опасаться, что это новое открытие дало нацистам какое-то зловещее новое секретное взрывчатое вещество для уничтожения их противников. Глухие намёки будут, несомненно, делаться, и будут упорно распространяться устрашающие слухи. Однако нужно надеяться, что они никого не обманут».

Вместе с тем собственные исследования по ядерной тематике в Великобритании были развёрнуты весьма широко. В день, когда ядерная бомба взорвётся в Хиросиме, Черчилль расскажет: «К 1939 году учёными многих стран было признано, что освобождение энергии путём расщепления атома осуществимо. Однако проблемы, которые оставалось разрешить для того, чтобы осуществить на практике эту возможность, были громадными и многообразными, и лишь немногие учёные в то время рискнули бы предсказать, что атомная бомба может быть готова к использованию к 1945 году. Тем не менее потенциальные возможности этого проекта были настолько велики, что правительство Его Величества сочло правильным проведение научно-исследовательских работ, несмотря на то, что к нашим кадрам научных работников предъявлялись многочисленные требования. На этом этапе научно-исследовательские работы проводились в основном в наших университетах, главным образом в Оксфорде, Кембридже, Лондоне (Имперский колледж), Ливерпуле и Бирмингеме. Во время формирования коалиционного правительства ответственность за координацию работы и её продвижение лежала на министерстве авиационного производства, которое консультировал комитет видных учёных под председательством сэра Джорджа Томсона.

В то же время в соответствии с существовавшими тогда общими соглашениями об объединении научной информации происходил полный обмен мнениями между учёными, занимавшимися этой работой в Соединённом Королевстве и в Соединённых Штатах».


***


Американская ядерная программа в сознании людей традиционно ассоциируется с фигурой Альберта Эйнштейна. Президент Гарри Трумэн в мемуарах напишет: «Идея ядерной бомбы была предложена президенту Рузвельту знаменитым и блестящим доктором Альбертом Эйнштейном, и её разработка превратилась в широкое предприятие». В действительности великий учёный имел к атомному проекту США весьма скромное отношение.

В США к началу Второй мировой войны в университетских центрах были пущены уже восемь циклотронов, ни к одному из них Эйнштейн не имел никакого отношения. Действительно, толчком явилось письмо Рузвельту, подписанное Эйнштейном. Однако представление об Эйнштейне как «отце» американской ядерной программы и атомной бомбы не совсем справедливо, да и сам он был вовсе не в восторге от такой славы. Если от кого-то и исходила инициатива, то это от Лео Силарда. История такова.

Силард, несколько эксцентричный физик из Венгрии, был знаком с Эйнштейном ещё с 1920-х годов, когда они жили в Берлине и даже вместе запатентовали холодильник нового типа (но не преуспели в продвижении его на рынок). Спасаясь от нацистов, Силард сначала попал в Англию, а затем приехал в Нью-Йорк, где продолжал свои исследования в Колумбийском университете. Узнав об открытии деления урана, Силард понял, что бомба возможна. Его, как и Юджина Вигнера — коллегу и земляка, — беспокоила перспектива появления её у нацистов. Они полагали (как мы знаем, не без оснований), что немцы наладят закупки урановой руды в бельгийском Конго. Но как, спрашивали они себя, можно это предотвратить? Силард вспомнил, что Эйнштейн был дружен с королевой-матерью Бельгии.

Сам Эйнштейн на лето 1939 года снял домик в Пеконике на Лонг-Айленде. В воскресенье 16 июня 1939 года Вигнер и Силард отправились к нему. За рулём был Вигнер: Силард, как и Эйнштейн, машину не водил. Силард объяснил Эйнштейну, что нейтроны, высвобождающиеся при расщеплении урана, позволяют получить взрывную цепную реакцию в уране с графитом в качестве регулятора.

— Я никогда не думал об этом, — прервал его Эйнштейн.

Он задал несколько вопросов, замолчал и пятнадцать минут размышлял. После чего предложил написать не королеве-матери, а одному из бельгийских министров, которого тоже знал. Вигнер, проявляя благоразумие, заметил, что трём эмигрантам рискованно обращаться к иностранному правительству по вопросам, связанным с национальной безопасностью, без консультации с Государственным департаментом. Решено: копию письма в Бельгию от имени Эйнштейна, как фигуры широко известной, они направят в Госдеп.

Пока готовили письмо, общий приятель свёл Силарда с Александром Саксом, банкиром из инвестиционного банка Lehman Brothers и другом Рузвельта. Сакс, человек куда более опытный в политических делах, уверил, что письмо по столь серьёзному вопросу должно быть направлено не в Брюссель, а в Белый дом, и взялся передать его президенту. Силард написал Эйнштейну: «Ничего плохого не случится, если мы используем такую возможность». Тот пригласил Силарда к себе в Пеконик.

Вигнер был в Калифорнии, поэтому водителем на сей раз выступал ещё один учёный-физик из Венгрии Эдвард Теллер. Все понимали, что содержание письма должно было сильно отличаться от того, что они написали бельгийскому министру. «Эйнштейн продиктовал письмо по-немецки, — вспоминал Силард, — Теллер его записал, а я использовал немецкий текст как основу для составления двух черновых вариантов письма президенту».

Силард подготовил и отправил Эйнштейну два варианта письма: в 25 и в 45 строк. Оба письма были датированы 2 августа 1939 года. Под обоими письмами Эйнштейн поставил небольшую закорючку, а не ту подпись с длинным росчерком, которой пользовался в официальных случаях. К Рузвельту попала более длинная версия письма, где говорилось: «Сэр, последняя работа Э. Ферми и Л. Силарда, переданная мне в рукописи, заставляет предположить, что в ближайшем будущем химический элемент уран может быть превращён в новый и важный источник энергии. Некоторые вопросы, возникающие в связи с этой ситуацией, призывают к бдительности и, если это будет необходимо, к быстрому реагированию со стороны Вашей администрации. Поэтому я полагаю своим долгом обратить Ваше внимание на следующие факты и дать некоторые рекомендации.

…Может оказаться возможным запустить ядерную цепную реакцию в большой массе урана, что приведёт к высвобождению громадного количества энергии и генерации большого количества сходных с радием новых элементов. Теперь почти с уверенностью можно сказать, что сделать это удастся в ближайшем будущем.

Новое явление может также привести к созданию бомб, и вполне допустимо, хотя говорить об этом можно с меньшей уверенностью, что это будут чрезвычайно мощные бомбы нового типа. Одна такая бомба, перевезённая на корабле и взорванная в порту, может с лёгкостью разрушить весь порт и прилегающую к нему территорию... Имея это в виду, Вы, возможно, посчитаете желательным наладить постоянный контакт между Вашей администрацией и группой физиков, работающих над цепными реакциями в Америке». В конце содержалось предостережение: возможно, германские учёные уже занимаются созданием такой бомбы.

Как передать письмо президенту? У Эйнштейна были сомнения в отношении Сакса, он рассматривал кандидатуры финансиста Бернарда Баруха и президента Массачусетского технологического института Карла Комптона. Время шло, началась Вторая мировая война, но письмо так и не доходило до Рузвельта. Силард встретился с Саксом в конце сентября и с ужасом узнал, что тот всё ещё не смог встретиться с президентом. «Вполне вероятно, что Сакс окажется бесполезен, — написал Силард Эйнштейну. — Мы с Теллером решили дать ему отсрочку ещё на десять дней». Но Сакс уложился в отведённый срок.

11 октября, вооружённый письмом Эйнштейна, пояснительной запиской Силарда и собственным письменным резюме, Сакс оказался в Овальном кабинете Белого дома

— Алекс, что ты задумал? — поинтересовался Рузвельт.

Сакс бывал словоохотлив, вот и сейчас он начал с истории, рассказав об изобретателе, который предложил Наполеону построить корабль, плывущий с помощью парового котла, а не парусов. Император прогнал его, сочтя сумасшедшим. Изобретателя звали Роберт Фултон, который и построит пароход.

Рузвельт тут же попросил помощника принести бутылку старого и редкого коньяка «Наполеон», сам налил две рюмки и предложил Саксу выпить. Тот решил, что единственный способ обратить внимание Рузвельта на принесённые бумаги — прочитать их вслух. Что Сакс и сделал, стоя перед столом президента. Эффект был достигнут.

— Алекс, ты хочешь сказать, что следует подумать о том, чтобы нацисты нас не взорвали? — произнёс президент.

— Именно так, — ответил Сакс.

— Необходимо действовать, — заявил президент и позвал личного секретаря.

В тот же вечер было решено создать специальный комитет под руководством Лаймана Бриггса, директора Национального бюро стандартов, которое было, по сути, государственной физической лабораторией. Этот комитет впервые собрался 21 октября. Без Эйнштейна: он не был ни физиком-ядерщиком, ни политиком. Но троица венгерских эмигрантов — Силард, Вигнер и Теллер — была готова действовать. Эйнштейн получил вежливое письмо от президента с выражением благодарности. «Я создал совет, цель которого — детально разобраться с Вашими предположениями, касающимися элемента урана».

Однако нельзя сказать, что сразу вслед за этим в Америке закипела работа над ядерным оружием. В следующие несколько месяцев администрация Рузвельта одобрила выделение лишь 6 тысяч долларов на эксперименты с ураном и графитом.

Больше всех беспокойство по поводу проволочки с развёртыванием широкомасштабных исследований, похоже, проявлял Силард. Его уверенность в осуществимости цепной реакции росла, и он всё больше переживал из-за сообщений коллег — беженцев из Германии. В марте 1940 года он отправился в Принстон к Эйнштейну. Они подготовили ещё одно письмо, которое адресовали Саксу для передачи президенту, где изложили всё, что им было известно о ходе работ над бомбой в Германии и просили Рузвельта «выяснить, достаточно ли быстро движется такая работа в Америке». Президент потребовал созвать совещание с приглашением Эйнштейна, призванное безотлагательно ускорить работы. Но Эйнштейн отказался участвовать, сославшись на простуду. При этом он настойчиво советовал приступить к работе: «Я убеждён в разумности и срочности создания условий, при которых такая работа могла бы выполняться с большей скоростью и более масштабно».

Эйнштейн так и не примет участия в американском ядерном проекте. И не только потому, что не слишком этого хотел. Великий учёный многими рассматривался как большая потенциальная угроза безопасности США. В июле 1940 года организатор нового ядерного комитета бригадный генерал Шерман Майлс, исполнявший обязанности начальника Генерального штаба, отправил письмо директору ФБР Джону Эдгару Гуверу с просьбой разрешить привлечь Эйнштейна к работе над бомбой. Гувер в ответ рассказал о связях учёного с разного рода подозрительными организациями — от пацифистских групп до испанских республиканцев — и пришёл к выводу, что Эйнштейн является «крайним радикалом», который к тому же «писал статьи в коммунистические журналы» (чего не случалось). «Учитывая столь радикальные взгляды, Бюро не рекомендует без тщательной проверки привлекать доктора Эйнштейна к работам, связанным с секретностью, поскольку маловероятно, что человек с таким прошлым мог за короткое время превратиться в лояльного американского гражданина».

Как раз в это время Эйнштейн, имевший швейцарский паспорт, завершал процедуру приобретения гражданства Соединённых Штатов. Экзамен на гражданство он сдавал 22 июня 1940 года федеральному судье в Трентоне, а в октябре принёс присягу на верность американскому флагу.


***


Ну а что же Советский Союз?

Решением правительства от 28 января 1939 года вся работа по исследованию атомного ядра была сосредоточена в Академии наук СССР, для чего ей выделялись дополнительные средства. ЛФТИ передавался из Наркомата среднего машиностроения в систему Академии наук. Иоффе писал: «В феврале 1939 года в неожиданной форме возродилась проблема использования внутриядерной энергии, до тех пор не переступавшая рамок фантастических романов». С мая в системе Академии наук заработала ещё и комиссия по изучению изотопов.

С 1 апреля 1939 года Президиум АН СССР утвердил Курчатова в должности заведующего физическим отделением РИАНа. 11 июня ему было выдано авторское свидетельство на изобретение установки для получения диффузного источника нейтронов. Хлопин был доволен. «Большой циклотрон Радиевого института является единственно действующей установкой не только в Союзе, но и в Европе», — отмечал он в «Вестнике АН СССР». О работах в области ядерной физики стали часто писать и в центральных газетах. Академик Николай Николаевич Семёнов написал в Наркомат тяжёлого машиностроения письмо, указав на возможность создания оружия фантастической силы.

С началом Второй мировой войны и советские учёные стали высказывать опасения — как публично на конференциях, так и в обращениях в правительство, — что нацисты способны создать новое оружие.

Новейшие открытия активно обсуждались на Курчатовском семинаре. Но с конца ноября 1939 года, когда шла война с Финляндией, временно прекратились эксперименты на циклотроне, так как из-за военных действий в Ленинграде была ограничена подача электроэнергии. При этом шло сооружение нового циклотрона ЛФТИ в Лесном.

В целях ускорения работ по использованию внутриатомной энергии Отделение геолого-географических наук АН СССР 25 июня 1940 года организовало группу под председательством Вернадского, в которую также вошли академики Ферсман и Хлопин.

12 июля они изложили своё видение проблемы Президиуму Академии наук и направили в правительство письмо: «Работы по физике атомного ядра ставят на очередь вопрос о возможности технического использования внутриатомной энергии». Предлагалось срочно разработать методы разделения изотопов урана и создания соответствующих установок, ускорить начатые работы по сооружению сверхмощного циклотрона в ЛФТИ, создать государственный фонд урана. В тот же день академики направили письмо заместителю председателя СНК СССР Булганину, рассказав, что в США и Германии соответствующие работы ведутся в экстраординарном порядке, на них ассигнуются крупные средства.

Реакция правительства была положительной. 30 июля решением Президиума Академии наук была создана Комиссия по урану (Урановая комиссия) под председательством Хлопина. В числе других крупных учёных в её состав вошёл Курчатов. Академики Вавилов и Иоффе восприняли новую Урановую комиссию негативно — как очередную бюрократическую надстройку. Иоффе видел во главе советского атомного проекта Курчатова и его сотрудников. 24 августа в записке «О положении проблемы использования внутриатомной энергии урана» президенту АН СССР Иоффе писал, что основными специалистами по проблеме в стране являются Курчатов и его сотрудники Флёров и Петржак, а также сотрудники Ленинградского института химической физики (ЛИХФ) Зельдович и Харитон.

Это было недалеко от истины. Юлий Борисович Харитон и Яков Борисович Зельдович провели расчёт цепной реакции деления урана и показали, что, обогащая природный уран его лёгким изотопом — ураном-235, можно получить взрывную реакцию.

Курчатов для изучения возможности цепной реакции на быстрых нейтронах развернул первые исследования по проблеме деления тяжёлых ядер. Его сотрудники Георгий Николаевич Флёров и Константин Антонович Петржак исследовали этот процесс с помощью созданного ими под руководством Курчатова детектора нейтронов — камер деления с рекордной чувствительностью. В 1940 году ими было зарегистрировано спонтанное, без облучения нейтронами, деление тяжёлых ядер урана. Открытие спонтанного деления — самое значительное достижение школы Курчатова в ядерной физике довоенного времени. Однако откликов на свою прорывную публикацию на этот счёт из-за границы авторы не получили, что было лучшим свидетельством того, что все ядерные исследования были уже плотно засекречены.

Действительно, с начала войны в Европе со страниц журналов всех стран как по команде исчезли имена видных учёных, ранее регулярно публиковавшихся по проблемам ядерной физики.

29 августа 1940 года Курчатов, Харитон, Русинов и Флёров представили в Президиум Академии наук программу «Об использовании энергии деления урана в цепной реакции» с развёрнутым планом работ. Уран для этих исследований в количестве до одного килограмма предлагалось срочно изготовить в одном из химических институтов академии. Параллельно директор РИАН академик Хлопин разработал свою программу — «План работы по проблеме урана на 1940–1941 гг.», — которая была направлена в Академию наук 5 октября. Оба проекта рассматривались на Президиуме АН СССР 15 октября. Победила программа Хлопина. Ей отдало предпочтение и состоявшееся в ноябре 1940 года в Москве Всесоюзное совещание по физике атомного ядра. Причина успеха программы Хлопина была банальной: на её осуществление запрашивалось несколько миллионов рублей, а Курчатов ставил вопрос о сумме в сотни раз больше.

В Бюро изобретений Наркомата обороны 17 октября 1940 года поступила заявка В. А. Маслова и В. С. Шпинеля на изобретение «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества», где содержалось описание возможного устройства атомной бомбы, физики её взрыва и последствий применения.

В статье в «Правде» 29 октября 1940 года Иоффе писал: «Проблемой урана упорно занимаются и в США, и в Германии, и у нас в Советском Союзе началась работа, которая, может быть, изменит лицо современной техники». Однако подобная оценка была излишне оптимистичной. Атомный проект, как скоро выяснится, требовал средств, сопоставимых со всем советским военным бюджетом. В условиях подготовки к схватке с германским нацизмом, когда форсировалось производство танков, самолётов, артиллерийских орудий, когда резко увеличивалась численность армии, он просто не мог быть приоритетным — на него элементарно не было денег.

При этом появилось новое обширное и весьма перспективное поле работы для советских спецслужб за рубежом.

«Обстановка для работы разведки в оккупированных Германией странах Европы чрезвычайно осложнилась, и развёртывать там работу по ядерной тематике не представлялось возможным, — читаем в «Истории российской внешней разведки». — Поэтому основными центрами приложения усилий разведки стали Великобритания и США, в которых, вероятнее всего, следовало ожидать существенных подвижек в создании атомного оружия».

В эти резидентуры была послана осенью 1940 года директива — выявлять центры поиска способов применения атомной энергии для военных целей и обеспечивать получение достоверных сведений о создании атомного оружия. Инициатором этой директивы был начальник НТР, инженер-химик Леонид Романович Квасников, в то время единственный на всю разведку человек, знакомый с основами ядерной физики. Машинист паровоза Квасников окончил Московский институт технического машиностроения, работал на химическом заводе в городе Дзержинске Горьковской области, но в 1938 году был мобилизован на работу в органы госбезопасности и уже на следующий год возглавил научно-техническую разведку.

Отделение НТР организационно входило в состав 5-го англо-американского отдела 1-го управления НКГБ-НКВД, работавшего по Великобритании, Соединённым Штатам Америки и Канаде. Считалось, что в других региональных подразделениях научно-технической разведке делать было практически нечего. Зато в Соединённых Штатах работы было много, там действовали нью-йоркская резидентура во главе с Василием Михайловичем Зарубиным и три подрезидентуры: в Вашингтоне, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. К 1941 году там находилось около двадцати оперативных работников внешней разведки. Но у них на связи уже было несколько десятков агентов, причём в основном по линии научно-технической разведки.

В начале 1941 года в различных странах мира действовало 45 «легальных» и 14 нелегальных резидентур, причём в наиболее важных для нас государствах — таких как Германия, Англия, Франция, США — работало сразу несколько нелегальных резидентур. В Англию и США были направлены сотрудники как внешней разведки, так и Главного разведывательного управления Наркомата обороны, которые обладали научно-техническими знаниями.

Разведчики быстро зафиксировали повышенный интерес учёных ведущих стран к ядерной проблеме.


Сделать бомбу

22 июня 1941 года Советскому Союзу стало на время не до ядерных исследований. С начала войны работы в области атомного ядра как не связанные с непосредственными нуждами фронта и реально дорогостоящие были почти полностью остановлены.

Академию наук эвакуировали одной из первых. В Казань из Москвы и Ленинграда прибыли 93 академика и члена-корреспондента Академии наук, 1650 научных сотрудников и технических служащих из 33 академических учреждений, с семьями — около пяти тысяч человек. Президиум Академии наук начал работать в Казани уже в августе. Когда немцы прорвутся к Сталинграду, Президиум эвакуируют ещё дальше на восток — в Свердловск.

ЛФТИ оказался в помещении Этнографического музея Казанского университета, где сконцентрировались могучие научные силы — Иоффе, Капица, Курчатов, Александров, Зельдович, Харитон, Хлопин, Флёров. Но до поры работы по основному — ядерному — профилю у них не было.

Многие сотрудники и ученики Курчатова были мобилизованы на фронт, ушли добровольцами в ополчение, да и сам он рвался на передовую. Но ему было поручено ответственное дело: вместе с Александровым и Тучкевичем работали над обеспечением защиты кораблей от магнитных мин, участвовали в установке и испытаниях аппаратуры на кораблях в боевых условиях. За это все трое в 1942 году были удостоены Сталинской премии I степени. Затем Курчатов возглавил «броневую» лабораторию ЛФТИ, чьи разработки позволили улучшить качество брони танков, выпускавшихся на заводах Магнитогорска, Горького и Свердловска.

Советский Союз в тот момент в ядерной сфере сильно отставал от других великих держав.

К счастью для нас и всего человечества, забуксовала германская программа.


***


Немецкий ядерный проект сразу пошёл не так. Первой неудачей стало то, что смонтированная в Леверкузене установка для разделения изотопов урана по методу Клузиуса — Диккеля не заработала. В начале 1941 года учёные вынуждены были признать, что разделение изотопов этим методом невозможно. Год был потерян.

Немецкие физики разработали несколько способов обогащения урана. Наиболее перспективным считался «инерционный способ» — то есть разделение изотопов с помощью специальной центрифуги. Проект не был реализован по той причине, считают исследователи, что доктору Гроту, занимавшемуся созданием центрифуги, не хватило финансов и терпения. Близок к успеху был и барон фон Арденне, в лаборатории которого создавался «электромагнитный сепаратор», но и тот не заработал.

В серии опытов, проведённых в августе — сентябре 1941 года в Лейпциге, Гейзенберг, фон Вайцзеккер и Дёпель добились размножения нейтронов, что доказывало протекание в массе урана цепной реакции, но реакция не была самоподдерживаемой.

К февралю 1942 года в Лейпцигском институте был построен первый немецкий опытный реактор, разработанный Гейзенбергом и Дёпелем. «Урановая машина» состояла из двух алюминиевых полусфер с помещёнными внутри 572 килограммами урана в виде порошка и 140 килограммами тяжёлой воды. Внутри сферы с урановой начинкой был помещён нейтронный инициатор в виде радий-бериллиевого первичного источника нейтронов. Дёпель послал сообщение в отдел вооружений вермахта, что реактор работает.

Однако вскоре «урановая машина» по малопонятной причине взорвалась. Существует предположение, что реактор всё же вышел на критическую точку, и его взрыв последовал именно из-за начавшегося роста температуры внутри реактора и последующего разрушения оболочки активной зоны.

Окажется, что Гейзенбергом и его сотрудниками были допущены ошибки в теоретических расчётах. Кроме того, как считают специалисты, немцы не смогли осуществить самоподдерживающуюся ядерную реакцию потому, что в Германии не оказалось необходимого количества тяжёлой воды как замедлителя нейтронов, тогда как более доступный графит не использовали из-за так называемой «ошибки Боте». Профессор Вальтер Боте забраковал графит в качестве замедлителя, как выяснится, из-за того, что исследованный им графит был недостаточно очищенным, а руководители проекта не озаботились исследованием способов получения более чистого графита.

Биограф Гитлера Марлис Штайнер скупо пишет: «Производство атомной бомбы так и осталось на бумаге, потому что в конце февраля 1942 года Отдел вооружений армии пришёл к выводу, что в силу существующих технологических условий его нельзя было закончить вовремя (специалисты полагали, что на эту работу уйдёт один-два года)». Это не совсем так.

Ещё в начале лета 1942 года Геббельс писал в дневнике: «Исследования в области атомного оружия достигли той точки, когда результаты уже могут быть использованы. Грандиозные размеры разрушений могут быть осуществлены минимальными усилиями... Современная техника даёт в руки человеческих существ невероятные средства разрушения. Германская наука находится в авангарде исследований в этой области. Важно, что мы находимся впереди всех, ибо тот, кто осуществит революционный прорыв в научных изысканиях, имеет наибольшие шансы добиться победы».

6 мая 1942 года Шпеер поставил перед фюрером вопрос о судьбе атомного проекта и предложил назначить Геринга главой имперского исследовательского совета, чтобы придать делу необходимую серьёзность. Гитлер, будучи в тот момент уверенным в победоносном окончании войны, склонялся к тому, чтобы закрыть проекты, касающиеся новых видов оружия, за исключением тех, которые будут готовы к полевым испытаниям в течение шести недель.

Во многом решающим днём стало 6 (4?) июня 1942 года, когда Гейзенберг встречался со Шпеером. Нобелевский лауреат утверждал, что Германия определённо имеет необходимые знания и возможности для создания атомного оружия. Но впереди предстояло решение сложных технических проблем: нахождение критической массы, исследование цепной реакции — огромные дорогостоящие эксперименты. Решение этих проблем займёт не менее двух лет, если все пожелания учёных будут выполняться. Шпеер пришёл к выводу, что работы следует продолжать, но учитывать ограниченность германских ресурсов. По итогам совещания выделялись дополнительные денежные средства, фонды на дефицитные материалы, утверждались сроки строительства подземного помещения для атомного реактора в Берлине, производства металлического урана и изготовления оборудования для разделения изотопов.

Гитлеру вопрос был доложен 23 июня. Фюрер не пришёл тогда к окончательному решению. Он показал свою заинтересованность, но не был уверен в достижимости цели. Его страшил временной фактор. Шпееру было приказано сконцентрировать исследования на создании уранового мотора для танков или подводных лодок. После этого Гитлер потерял большой интерес к проблеме.

В феврале 1943 года британско-норвежский спецназ уничтожил завод по производству тяжёлой воды в Норвегии. Это совпало с возросшим скепсисом в высшем нацистском руководстве в отношении ядерной энергии. В марте Управление вооружений отказалось от курирования «Уранового проекта», его передали в ведение гражданского имперского исследовательского совета.

Ну а Черчилль с удовлетворением заметит: «Не немцы нашли путь. В действительности они пошли по ложному следу и фактически отказались от попыток создать атомную бомбу, отдав предпочтение ракетам и беспилотным самолётам в тот самый момент, когда президент Рузвельт и я принимали решения и заключали памятные соглашения о массовом производстве атомных бомб».

Не заладился ядерный проект и в Японии, которая с 1942 года тоже приступила к ядерным исследованиям на базе наиболее значительной научно-исследовательской организации страны — Института Рикен. Японская программа не продвинулась дальше начальной стадии.

Англо-американцы шли к созданию бомбы более стремительными темпами.


***


«Мод» — так назывался возглавляемый Джорджем Томсоном британский комитет учёных, который с апреля 1940 года изучал возможности создания «урановой бомбы». 15 июля Комитет подготовил весьма оптимистический доклад, доказывая возможность создать бомбу за два года. Черчилль в мемуарах свидетельствовал так: «Был достигнут такой прогресс, что к лету 1941 года комитет сэра Джорджа Томсона имел возможность сообщить, что, по его мнению, имеется основание предполагать, что атомная бомба может быть изготовлена до окончания войны. В конце августа 1941 года лорд Черуэлл, на которого была возложена обязанность информировать меня обо всех этих и других технических усовершенствованиях, сообщил о достижении существенного прогресса. Общую ответственность за научно-исследовательские работы, выполняемые под руководством различных технических комитетов, нёс сэр Джон Андерсон, занимавший тогда пост лорда-председателя совета.

В этих обстоятельствах (учитывая также действие обычных взрывчатых веществ большой силы, которых за последнее время было достаточно) я передал этот вопрос 30 августа 1941 года комитету начальников штабов.

Начальники штабов рекомендовали немедленно принять меры, признав за ними максимальную первоочерёдность. Поэтому мы создали в департаменте научных и промышленных исследований специальный отдел для руководства работой. «Империал Кемикл Индастриз» согласился освободить У. А. Акерса, чтобы он мог взять на себя руководство этим директоратом, который мы называли ради сохранения тайны «Директорат Тьюб-Эллойс». После того как сэр Джон Андерсон перестал быть лордом-председателем совета и стал министром финансов, я попросил его продолжать наблюдение за этой работой, для чего он обладал особыми данными. Для того чтобы он мог давать консультации, под его председательством был создан консультативный совет».

25 сентября кабинет Черчилля принял основные направления атомной программы, к реализации которой было решено привлечь ведущие университеты и крупнейшие индустриальные концерны.

Доклад группы «Мод» был передан американцам. Профессор Вэнивар Буш, оценивая документ в докладе Рузвельту 16 июля 1941 года, не разделял оптимистических прогнозов англичан. В то же время он сообщил президенту, что «многое в этом направлении сделано в континентальной Европе… и если такое взрывчатое вещество будет создано, оно окажется в тысячи раз мощнее всех существующих взрывчатых веществ». Рузвельт заключил для себя, что если английские физики делают такие выводы, то от более мощной германской физики можно ждать ещё большего, а потому темпы работ над атомным проектом надо ускорить.

9 октября 1941 года, когда немцы начали наступление на Москву, Рузвельт провёл с вице-президентом Уоллесом и Бушем совещание, результатом которого стало создание Департамента научных исследований и разработок под руководством Буша, одной из основных функций которого стало «давать советы президенту относительно политики в области изучения ядерной реакции». В новый орган вошли президент Гарвардского университета Джеймс Брайант Конант, военный министр Генри Льюис Стимсон и начальник штаба американской армии генерал Джордж Маршалл. «Связным» между образованным в рамках Департамента комитетом S-1 и президентом стал Уоллес.

На совещании обсуждался, как ни удивительно, и вопрос о роли ядерного оружия в послевоенном мире. Рузвельт сказал, что единственная страна, с которой он может поделиться секретом, — Англия. Большинство участников совещания высказались за совместные исследования.

Результатом стало послание от президента британскому премьер-министру от 11 октября: «Желательно, чтобы мы в ближайшее время обменялись письмами или переговорили по вопросу, изучаемому вашим комитетом «Мод» и нашей организацией д-ра Буша, чтобы можно было скоординировать усилия при разрешении крупных проблем или даже объединить их. Для обозначения этой проблемы предлагаю именовать её «Мейсон».

Я посылаю это письмо с г-ном Ховдом, руководителем лондонского отделения нашей научной организации, так как он может при необходимости дать более подробные разъяснения по этой проблеме или ответить на Ваши вопросы относительно организационных форм, в которых в настоящее время эта проблема разрабатывается в США».

Фредерик Л. Ховд возглавлял в Лондоне миссию департамента Буша. Хотя Черчилль не выразил «готовности к сотрудничеству» до декабря, он дал разрешение Ховду обсудить эти вопросы как с министром внутренних дел сэром Джоном Андерсоном, так и с помощником премьера по научным вопросам лордом Черуэллом.

Сам Черчилль писал: «11 октября 1941 года президент Рузвельт послал мне письмо с предложением о том, чтобы наши усилия проводились совместно. В соответствии с этим все английские и американские работы в этой области были объединены, и ряд занимающихся ею английских учёных направился в Соединённые Штаты».

После очередного доклада Буша президент пообещал, что если в течение шести месяцев перспективы станут определёнными, он подключит к делу всю мощь, все технологические и индустриальные ресурсы Америки. Исследования велись в Колумбийском, Виргинском, Чикагском, Калифорнийском университетах, в лабораториях корпорации «Стандард ойл», в других научных центрах. Ещё не имея твёрдых доказательств осуществимости атомного проекта, Рузвельт бросил на это дело десятки миллионов долларов.

Видя слабость Британии и её империи, Черчилль согласился на главенство американцев в атомном проекте. Он писал: «К лету 1942 года выполнение этой расширенной программы научно-исследовательских работ при наличии более надёжной и более широкой базы подтвердило те многообещающие предсказания, которые были сделаны за год до этого. Наступило время принять решение, следует ли приступить к строительству крупных производственных предприятий…

Мы достигли этого этапа, когда я встретился с президентом в Гайд-парке. Со мною были все документы, однако обсуждение было отложено до следующего дня, 20 июня, поскольку президент нуждался в дополнительной информации из Вашингтона.

Я рассказал президенту в общих чертах о достигнутых нами больших успехах и сказал ему, что наши учёные теперь окончательно убеждены в том, что результаты могут быть достигнуты до окончания нынешней войны. Он сказал, что его люди также успешно работают над этим, но ни один из них не может сказать, получится ли из этого что-нибудь практическое, до тех пор, пока не будут проведены широкие испытания. Мы оба остро сознавали, с какими опасностями связано бездействие. Мы знали, какие усилия прилагают немцы для получения запасов «тяжёлой воды» — мрачный термин, жуткий, противоестественный, который начал проникать в наши секретные бумаги. Что, если враг будет иметь атомную бомбу прежде нас?!

Как бы скептически ни относиться к утверждениям учёных, по поводу которых сами учёные сильно спорили между собой и которые были выражены на языке, непонятном для непосвящённого, мы не могли пойти на смертельный риск быть превзойдёнными в этой ужасной области. Я настойчиво требовал, чтобы мы немедленно объединили всю нашу информацию, работали совместно на равных правах и поровну делили между собой результаты, если таковые будут получены. Затем возник вопрос о том, где должно быть создано исследовательское предприятие. Мы уже знали, какие громадные расходы будут связаны с этим, и учитывали, какое это вызовет серьёзное отвлечение ресурсов и интеллектуальной энергии от других форм военных усилий. Учитывая, что Англия была объектом бомбардировок и постоянной воздушной разведки врага, казалось невозможным построить на острове большие и не бросающиеся в глаза заводы, которые были необходимы. Мы понимали, что мы продвинулись, по крайней мере, столь же далеко, как наш союзник. Конечно, была также возможность построить эти заводы в Канаде, которая сама должна была внести важный вклад путём снабжения ураном, который она активно накапливала.

Трудно было принять решение израсходовать несколько сот миллионов фунтов стерлингов (не столько даже денег, как необходимых для других целей видов драгоценной военной энергии) на проект, успех которого не мог гарантировать ни один учёный по обе стороны Атлантического океана. Тем не менее, если бы американцы не захотели взяться за это дело, мы, несомненно, продолжали бы его своими собственными силами в Канаде или же — если бы канадское правительство проявило колебания — в какой-либо другой части империи.

Однако я был очень рад, когда президент сказал, что, по его мнению, Соединённым Штатам надо будет заняться этим. Поэтому мы совместно приняли это решение и договорились об основах соглашения... Но в то же время я отмечаю, что у меня нет сомнений в том, что именно достижения в Англии и уверенность наших учёных в конечном успехе произвели на президента то впечатление, которое привело его к принятию этого важного и имевшего большие последствия решения».


***


В июне 1942 года Рузвельт поручил военному министерству полностью взять проект в свои руки. В рамках корпуса армейских офицеров было создано специальное подразделение, которое называли «Дистрикт Манхэттен». С целью централизовать организационные усилия Рузвельт произвёл полковника Лесли Гровса в бригадного генерала и назначил главным ответственным за реализацию проекта. С этого времени любые решения в этой области президент реализовывал исключительно через военного министра Стимсона.

Название «Манхэттен» проект получил 13 августа 1942 года. Конант определил, что немцы, возможно, на год опережают англо-американцев, тогда как даже «трёхмесячное отставание было бы фатальным». В США работы начались на государственном уровне, и им был придан поистине американский размах.

Первоначальные усилия были предприняты британскими и американскими учёными, которые работали в лабораториях, разбросанных по всей стране. Профессор Роберт Оппенгеймер, выдающийся физик из Университета Калифорнии, создавал ключевой объект американского ядерного проекта в Лос-Аламосе в штате Нью-Мексико. Там разрабатывались конструкция и технология атомной бомбы, лаборатория насчитывала — с обслуживающим персоналом — 45 тысяч человек. Кроме того, под научным руководством Оппенгеймера в проекте участвовали исследовательские институты с многочисленными коллективами и несколькими ускорителями. «Заслуга Оппенгеймера в создании конечной бомбы больше, чем чья-либо ещё», — напишет Гарри Трумэн.

Соединённым Штатам в чём-то сильно повезло: «Манхэттенский проект» изначально стал интернациональным. К работам была привлечена большая группа английских физиков, работавших в комитете «Мод» (в числе которых был и талантливый немецкий физик Эмиль Юлиус Клаус Фукс).

Кроме того, в результате войны в Европе на их территории оказалось немало виднейших учёных в области ядерной физики, среди них практически все звезды мировой величины. Мы уже знаем об Эйнштейне, Силарде, Теллере. К ним присоединился Нильс Бор. Когда нацисты вторглись в Данию, он бежал вместе с сыном, добравшись на небольшом судёнышке до Швеции. Оттуда его переправили самолётом в Англию, выдали паспорт на имя Николаса Бейкера, а затем отправили в Лос-Аламос, где он присоединился к работе над «Манхэттенским проектом». В Америку из Италии приехал и Энрико Ферми.

Так проект «Манхэттен» объединил усилия не только американцев и англичан, но и немцев, итальянцев, венгров. Был среди них и русский, хорошо знакомый Курчатову физик-ядерщик Георгий Гамов, с 1933 года живший в США. Число привлечённых только научных работников достигло в 1943 году семисот человек.

Среди них было множество всемирно известных учёных: Энрико Ферми, Джеймс Франк, Эрнест Орландо Лоуренс, Гарольд Клейтон Юри, Ханс Альбрехт Бете, Эмилио Джино Сегре, Джеймс Чедвик, Гленн Теодор Сиборг, Ричард Филлипс Фейнман, Оуэн Чемберлен, Юджин Вигнер, Лео Силард, Эдвард Теллер, Филип Моррисон, Фредерик Зейц, Эдвард Улер Кондон, Ирвинг Ленгмюр, Харлоу Шепли. Одних только лауреатов Нобелевской премии, занятых в реализации проекта, насчитывалось 12 человек.

А что же Эйнштейн? «Поскольку многие из его коллег-физиков, такие как Вигнер, Силард, Оппенгеймер и Теллер, вдруг неожиданно перебрались в малоизвестные маленькие городки, Эйнштейн мог прийти к выводу, что теперь вся работа по созданию бомбы, о которой он говорил раньше, набирает обороты, — пишет биограф учёного. — Но его не пригласили принять участие в Манхэттенском проекте и не известили официально о его начале… Он не был ни физиком-ядерщиком, ни экспертом, работавшим в близкой области… Он считался не очень благонадёжным. Хотя Эйнштейн и отошёл от своих пацифистских воззрений, он никогда не выражал желания и не пытался принять участие в этом предприятии».

Главная предпосылка американского успеха в создании бомбы: у США было то, чего в тот момент не было больше ни у кого в мире — деньги. Проект «Манхэттен» — до создания атомной бомбы — обошёлся в 2 миллиарда долларов, астрономическую по тем временам сумму.

Американская программа, в отличие от английской, германской или советской, осуществлялась в относительно спокойной обстановке. Территория США не подвергалась ни воздушным бомбардировкам, ни ударам с моря, ни вторжению вражеских войск. Все американские заводы, фабрики, транспорт, связь, энергетика, учебные и научные центры стабильно функционировали. Было построено 37 испытательных установок в 11 штатах США и в Канаде. Заказы «Манхэттенского проекта» были размещены в корпорациях «Дюпон», «Дженерал электрик», «Юнион карбайд» и множестве других.

Величайший прорыв в ядерном проекте произошёл 22 декабря 1942 года: Энрико Ферми впервые в мире осуществил самоподдерживающуюся цепную реакцию деления ядер урана. Сообщение об этом генералу Гровсу звучало так: «Итальянский мореплаватель высадился в Новом Свете. Туземцы настроены дружелюбно». Центр тяжести американских ядерных исследований начинал смещаться с теоретических и лабораторных исследований к опытно-конструкторским работам. С конца 1942-го происходит подлинное ускорение разработки американского проекта.

Рузвельт не был уверен, сможет ли атомное оружие быть использовано в текущей войне. Но он надеялся получить могущественный инструмент воздействия на послевоенный мир. «К 1943 году главной целью работы становится не «обогнать немцев» и даже не сделать атомную бомбу как можно скорее, а использовать новое оружие для послевоенного урегулирования», — писал биограф Рузвельта Анатолий Уткин.

Будущую ядерную дипломатию Рузвельт обсуждал не с коллегами в собственной администрации, а с Черчиллем. В ответ на согласие премьер-министра стать младшим партнёром в коалиции Рузвельт на первых порах приобщал англичан к атомным секретам. Но вскоре даже англичане, которые были нужны на начальном этапе, стали восприниматься помехой, нежелательными свидетелями или лишними потенциальными обладателями сверхоружия.

Рузвельт решил резко ограничить сотрудничество с англичанами в атомной сфере, не предоставлять им новых сведений. Некоторые специалисты полагали, что подобные действия замедлят работу над проектом «Манхэттен» примерно на 6 месяцев. Но это считалось приемлемой платой за атомную монополию. Для англичан удар был тем более тяжёлым, что они пришли к выводу о нехватке собственных ресурсов.

Черчилль был возмущён и в мае 1943 года, находясь в Вашингтоне, обсудил ядерную проблему с Рузвельтом тет-а-тет на конференции, названной «Трайдент». Черчилль добился изменения позиции Рузвельта и писал 26 мая сэру Андерсону: «Президент согласился, чтобы обмен информацией по атомному проекту возобновился». Рузвельт согласился, что в великой послевоенной «четвёрке» две державы будут ядерными — США и их ближайший партнёр.

Переговоры по этому вопросу закончились подписанием на встрече Рузвельта с Черчиллем в Квебеке 19 августа секретного соглашения о сотрудничестве в создании ядерного оружия:

«1) Никогда не использовать атомное оружие друг против друга; 2) не использовать его против третьей стороны без согласия партнёра; 3) не сообщать атомных секретов третьей стороне без взаимного согласия; 4) ввиду преобладающего участия США в проекте общую политику в данном вопросе определяет американский президент; 5) в Вашингтоне создаётся Комитет по объединённой политике, именно в его рамках будет происходить обмен закрытой информацией».

Вскоре американцы вновь продемонстрируют нежелание в полной мере делиться с партнёром информацией, оправдывая это необходимостью сохранения секретности. Но соглашение легло в основу так называемого ядерного партнёрства, которое с тех пор придаёт англо-американским отношениям особый характер, существенно отличая их от отношений Вашингтона с любой другой страной.

Соревновались англо-американцы, конечно, не с Советским Союзом: никому в Вашингтоне и Лондоне и в голову не приходило, что напрягающий все силы СССР сможет создать бомбу. Соревновались с Германией, от которой по-прежнему ждали бомбы в обозримом будущем.

Впрочем, Советский Союз с самого начала тоже имели в виду. В США создавалась беспрецедентная система прикрытия атомного проекта, предпринимались необычные даже для военного времени меры безопасности. Генерал Гровс писал: «Через две недели после того, как я взял на себя руководство проектом, у меня навсегда исчезли иллюзии в отношении того, что Россия является нашим другом. И проект осуществляется именно на этой основе». В ходе сенатских слушаний после войны Гровс расскажет, что президент Рузвельт был полностью осведомлён об информационной блокаде главного союзника.

Собственно Рузвельт и был инициатором полной секретности. С весны 1943 года он предельно централизовал руководство проектом «Манхэттен». Даже генерал Маршалл и вице-президент Уоллес отныне имели очень ограниченный доступ к ядерной информации. Кроме Стимсона, прямой контакт с президентом по этому вопросу имели Гровс, Буш и Конант. Эти трое держали президента в постоянном напряжении относительно того, что немцы могут первыми прийти к финишу. В Вашингтоне рассматривался даже проект похищения Гейзенберга.

«Атмосфера секретности, которая окутала Белый дом, особенно касалась атомного проекта. Доклады от руководителя атомного проекта Буша к Рузвельту шли в одном экземпляре и никогда не «оседали» в архивах Белого дома. Президент не рассказывал о «Манхэттене» даже государственному секретарю. Он сам лично позаботился о том, чтобы работа в трёх ключевых лабораториях — Оак-Ридже, Хэнфорде и Лос-Аламосе была полностью изолирована от внешнего мира… Нужно отметить, что в этот период были широко распространены нехарактерные прежде для общественной жизни США цензура переписки, прослушивание телефонных разговоров, повсеместное использование личной охраны, кодирование имён. Колоссальный по объёму работ проект «Манхэттен» финансировался настолько хитроумным способом из разных статей военных ассигнований, что не вызвал подозрений у самых внимательных исследователей бюджета», — замечает биограф президента. Рузвельт решит несколько расширить число лиц, осведомлённых о работе, только в феврале 1944 года, когда Стимсон, Маршалл и Буш встретились с лидерами конгресса — Рейберном, Маккормиком и Мартином. Руководители ядерного проекта только в самых общих чертах обрисовали потенциальные возможности нового оружия. После этого прежняя практика, когда конгрессмены ассигновали деньги, не зная их истинного предназначения, продолжалась.

Но в системе секретности были существенные прорехи. В «Манхэттенском проекте» было задействовано напрямую 225 тысяч человек и ещё 600 тысяч — косвенно. Руководители проекта обещали скорый результат этого сверхсекретного проекта, безопасность которого обеспечивали 500 сотрудников ФБР и 250 их коллег из военной разведки. «Так как некоторое время было неясно, что именно надо охранять, утечки были неизбежны, — пишет американский историк Оливер Пилат. — Пожалуй, самым незащищённым аспектом атомной программы оказались промышленные концерны, которые брали на себя разные этапы производственного процесса. Некоторым из таких заводов приходилось иметь дело с профсоюзами, находившимися под контролем коммунистов».

Была и другая проблема с секретностью. Даже человек, которого американцы называли «отцом атомной бомбы», Роберт Оппенгеймер скажет: «Мы сделали работу за дьявола». Он откажется участвовать в создании водородной бомбы, полагая, что этот путь ведёт к гонке ядерных вооружений. Среди создателей ядерного оружия оказались идейные противники его применения или американской монополии на него. И они захотят поделиться атомными секретами с СССР.

В результате возникла парадоксальная ситуация. Вскоре Сталин располагал большей информацией о «Манхэттенском проекте», чем вице-президент или начальник штаба армии США. Наша разведка сработала безупречно.


***


Предписание Государственного комитета обороны (ГКО) от июля 1941 года определило приоритетную тематику сбора технической информации военного характера. В перечне проблем, на которых резидентурам в Нью-Йорке и Лондоне было предложено сосредоточиться, на первом месте стояло: «о ведущихся исследованиях использования урана как нового источника энергии, проектирования и эксплуатации урановых реакторов».

Уже с сентября 1941 года по разведывательным каналам стали поступать сведения, что в Великобритании и США ведутся работы в области создания ядерного оружия, что оно может появиться до окончания войны и повлиять на её ход.

Руководитель внешней разведки Павел Михайлович Фитин вспоминал: «Огромная роль в достижении положительных результатов принадлежала нашей лондонской резидентуре, располагавшей агентурой в правительственных кругах, в частности, в министерстве иностранных дел. Значительная часть телеграфной переписки Черчилля с Рузвельтом, а также министерства иностранных дел Великобритании с английскими послами в Москве, Вашингтоне, Анкаре и других городах становилась достоянием советской разведки, а следовательно, и руководителей нашего государства.

Большой заслугой внешней разведки в этот период, особенно резидентур Первого управления в США, Канаде, Англии, явилось получение научно-технической информации в области атомной энергии, которая в значительной мере помогла ускорить решение вопроса по созданию атомной бомбы в Советском Союзе».


***


25 сентября 1941 года. Неделя, как был оставлен Киев, ещё оборонялась Одесса, гитлеровцы вошли в Петродворец в пригородах Ленинграда. Из Лондона от «Вадима» — легального резидента Анатолия Вениаминовича Горского — пришло спецсообщение о состоявшемся 16 сентября заседании Уранового комитета, которое прошло под председательством сэра Мориса Хэнки. Его личным секретарём являлся Джон Кернкросс, один из «кембриджской пятёрки», работавший на нашу разведку под оперативным псевдонимом «Лист». Его патрон, лорд Хэнки, проходил в документах под именами «Патрон», или «Босс».

Вот это сообщение: «ВАДИМ передаёт сообщение «Листа» о состоявшемся 16.IХ.41 г. совещании Комитета по урану. Председателем совещания был Босс.

На совещании было сообщено следующее.

Урановая бомба вполне может быть разработана в течение двух лет, в особенности если фирму «Империал Кемикл Индастриз» обяжут сделать её в наиболее сокращённые сроки.

Представитель Вульвичского арсенала ФЕРГЮССОН заявил, что запал бомбы может быть сконструирован в течение нескольких месяцев. Нет необходимости и возможности получения минимальной скорости относительного движения массы ВВ в 6 тысяч футов/сек. Процесс взрыва будет происходить преждевременно. Но и в этом случае сила взрыва будет в огромнейшей степени больше силы обычного ВВ.

До последнего времени расчёт критической массы производился только теоретически, так как не было данных о размере поперечного сечения ядра U-235. Но в связи с вопросом о быстрых нейтронах имеются доказательства того, что сечение ядра U-235 и обычного урана отличаются ненамного. Предполагается, что к декабрю будут произведены необходимые измерения.

В ближайшее время намечается проведение опытов по достижению наибольшей эффективности взрыва определением плотности нейтронов в промежутке между соседними массами U-235.

Три месяца тому назад фирме «Метрополитен Виккерс» был выдан заказ на конструирование 20-ступенчатого аппарата, но разрешение на это было дано только недавно. Намечается обеспечение выполнения этого заказа в порядке 1-й очереди.

Фирма «Империал Кемикл Индастриз» имеет договор на получение гексафторурана, но производство его фирма ещё не начала. Не так давно в США был выдан патент на более простой процесс производства с использованием нитрата урана.

На совещании было сообщено, что сведения о лучшем типе диффузионных мембран можно получить в США.

Комитетом начальников штабов на совещании, состоявшемся 20.IХ.41 г., было вынесено решение о немедленном начале строительства в Англии завода изготовления урановых бомб.

«Вадим» просит оценку материалов «Листа» по урану».

Фитин свидетельствовал: «В конце сентября 1941 года Кернкросс передал также документ чрезвычайного значения — доклад премьер-министру Черчиллю о проекте создания атомного оружия. В документе говорилось, что это оружие можно создать в течение двух лет. Он сыграл, наряду с позже полученными документами, исключительно важную роль в активизации работ по развитию советской атомной промышленности и прежде всего по производству атомного оружия».

Вот выдержки из этого документа: «ВАДИМ сообщает о полученном от ЛИСТА переданном Военному кабинету 24.IX.41 г. докладе о работах Уранового комитета.

В докладе освещаются следующие вопросы.

Определение критической массы урана зависит от определения поперечного сечения ядра урана-235 (fusion cross section). Предполагается, что величина критической массы находится в пределах от 10 до 43 кг. Эта величина определялась на основании общих сведений по свойствам U-235 и действии быстрых нейтронов на атомы других элементов.

Получение гексафторурана (гексафлюоридурана) разработано фирмой «Империал Кемикл Индастриз», которая уже получила 3 кг этого вещества. Получение U-235 осуществляется диффузией гексафторурана в парообразном состоянии через ряд мембран, представляющих собой сетку из тончайшей проволоки…

Сообщается, что, помимо огромного разрушительного эффекта урановой бомбы, воздух на месте её взрыва будет насыщен радиоактивными частицами, способными умерщвлять всё живое, что попадёт под действие этих частиц».

В сентябре 1941 года НКВД начал получать разведданные и об американских ядерных исследованиях.

Не дремала и армейская разведка. Именно на неё вышел ценнейший источник наших спецслужб, упоминавшийся Клаус Фукс — немецкий учёный-коммунист, принявший британское гражданство. Сообщение ГРУ из Лондона: «Директору. Барч провёл встречу с германским физиком Фуксом, который сообщил, что он работает в составе специальной группы в физической лаборатории университета в Бирмингеме над теоретической частью создания «ураниевой бомбы». Группа учёных при Оксфордском университете работает над практической частью проекта. Окончание работ предполагается через три месяца, и тогда все материалы будут направлены в Канаду для промышленного производства. Знакомый дал краткий доклад о принципах использования урана для этих целей. При реализации хотя бы 1% энергии 10-килограммовой бомбы урана взрывное действие будет равно 1000 тонн динамита. Доклад высылаю оказией. Брион».

Новый источник военной разведки передал в Москву большое количество ценных документов и образцов. Из справки ГРУ Генерального штаба: «За время работы на Разведуправление Красной Армии Фукс передал ряд ценных материалов, содержащих теоретические расчёты по расщеплению атома урана и созданию атомной бомбы. Материалы направлялись уполномоченному ГКО СССР тов. Кафтанову, а позднее — заместителю председателя Совнаркома СССР тов. Первухину.

Всего от Фукса за период с 1941 по 1943 год получено более 570 листов ценных материалов».

Фукс предупреждал, что работы по созданию атомной бомбы ведутся уже не только в Англии, но и в Соединённых Штатах, и, весьма вероятно, в Германии.

В 1943 году ГКО принял решение, в соответствии с которым военная разведка концентрировалась на военно-политических планах Германии, а научно-технические вопросы становились исключительно прерогативой НКГБ. Фукс был передан на связь резидентуре внешней разведки.

У Советского Союза окажется немало и других информаторов, причём далеко не только среди приверженцев коммунистических убеждений. Многие из них стремились искренне помочь стране, ведущей реальную войну с фашизмом. Был случай, когда неизвестный передал в наше Генеральное консульство в Нью-Йорке пакет, в котором оказались совершенно секретные материалы по «Манхэттенскому проекту». Оставив пакет, незнакомец удалился, и до сих пор неизвестно, кто это был. Информация шла из разных источников. Но, что примечательно, она почти вся оказывалась достоверной — никакой дезы или «тупиковых вариантов».

Нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия, как свидетельствует Квасников, настороженно отнёсся к данным разведки, усмотрев в них опасность дезинформации, имеющей целью отвлечь значительные материальные и людские ресурсы СССР от нужд фронта, а также вызвать недоверие к Англии как к союзнику.

«В марте 1942 года Маклин предоставил нам документальные данные об интенсивной работе по атомной проблеме в Англии... В марте Берия направил Сталину всю информацию, поступившую из США, Англии и Скандинавии. В письме он указывал, что в Америке и Англии ведутся научные работы по созданию атомного оружия», — писал один из руководителей разведки Павел Судоплатов.

Текст такого послания действительно существует. Вот только нет признаков того, что Сталин его видел, поскольку 1-й экземпляр так и остался не подписанным Берией. А в октябре 1942 года глава НКВД отправил Сталину записку, почти дословно повторяющую мартовскую.

В апреле 1942 года в научно-технический совет Государственного Комитета обороны (ГКО), который возглавлял Сергей Васильевич Кафтанов, от одного из организаторов партизанского движения полковника Старикова поступила записная книжка, изъятая у убитого немецкого офицера. Там содержался список материалов, необходимых для создания атомной бомбы, и вычисления по выходу энергии, высвобождаемой при критической массе урана-235. Перевод записей поручили Лейпунскому и генерал-майору инженерно-технической службы Георгию Иосифовичу Покровскому с запросом: не нужно ли и Советскому Союзу начать работу по созданию атомной бомбы? Оба ответили, что нет, ибо страна находится в неимоверно тяжёлом положении и нельзя расходовать огромные средства на то, что даст результат через десять, а то и 15–20 лет.

В мае 1942 года правительство поручило Академии наук выяснить, что в ядерной области делалось за границей и какие исследования продолжались у нас. Хлопин доложил, что в Германии и США работают над созданием атомного оружия, при этом американцы — с чрезвычайной секретностью.

Одновременно Флёров, в ту пору техник-лейтенант, написал из армии на имя Сталина и Кафтанова, что за границей работы по созданию атомного оружия, безусловно, ведутся, и вскоре оно может появиться. Он предлагал, «пока не поздно», начать соответствующую работу в СССР. «Если в отдельных областях ядерной физики нам удалось подняться до уровня иностранных учёных и кое-где даже их опередить, то сейчас мы совершаем большую ошибку, добровольно сдавая завоёванные позиции».

Все эти сведения — информация разведки, записная книжка немецкого физика, письма Флёрова — сыграли роль в том, что группу учёных пригласили в Москву. Кафтанов писал: «Осень сорок второго. Немцы дошли до Волги, до Кавказа. Идёт напряжённейшая работа по самым актуальным для того времени темам: танковая броня, взрывчатые вещества, горючее для танков и авиации... И люди, и сырьё, и материалы — всё мобилизовано до предела. И тут поступает предложение развернуть работу в совсем другой, новой, почти фантастической области».

Предстояло принять ответственное решение: возобновлять исследования по урану или нет? Обнаружились разные мнения: одни, как Лейпунский и Покровский, были против, но другие — Иоффе, Вернадский, Капица и Вавилов — высказались за начало работ, и их мнение возобладало.

Кафтанов решил, что наступило время докладывать эту проблему Сталину. Вместе с академиком Иоффе он направил ему докладную записку с предложением об учреждении научного центра для решения проблемы атомного оружия в нашей стране.

Совещание у Сталина по этому вопросу состоялось в сентябре 1942 года. На него были вызваны из Казани академики Иоффе, Семёнов, Хлопин и Капица, которых проинформировали о том, что делалось в Германии, Англии и США. Кафтанов вспоминал: «Докладывая вопрос на ГКО, я отстаивал наше предложение... После некоторого раздумья Сталин сказал:

— Надо делать».

Михаил Георгиевич Первухин, в те годы заместитель председателя Совнаркома и нарком химической промышленности, которому поручили в правительстве непосредственно заниматься ядерной тематикой, напишет: «Руководители нашего государства сразу же приняли предложения учёных. Буквально через несколько дней нам поручили дело... Было беспокойство со стороны Сталина. Он придавал большое значение решению атомной проблемы».

«Возглавил это дело Молотов. Тогда же было принято решение ввиду важности атомной проблемы сделать её приоритетной в деятельности разведки НКВД. Берия первоначально выступал в качестве заместителя Молотова и отвечал за вопросы обеспечения военных и учёных разведывательной информацией», — писал Судоплатов.

28 сентября Молотов после консультаций с Иоффе и Кафтановым подготовил и подписал распоряжение ГКО СССР № 2352 «Об организации работ по урану»: «Обязать Академию наук СССР (акад. Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путём расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива. Для этой цели:

1) Президиуму Академии наук СССР:

а. организовать при Академии наук специальную лабораторию атомного ядра;

б. к 1 января 1943 года в Институте радиологии разработать и изготовить установку для термодиффузного выделения урана-235;

в. к 1 марта 1943 года в Институте радиологии и Физико-техническом институте изготовить методами центрифугирования и термодиффузии уран-235 в количестве, необходимом для физических исследований, и к 1 апреля 1943 года произвести в лаборатории атомного ядра исследования осуществимости расщепления ядер урана-235...

7) Главному управлению гражданского воздушного флота (т. Астахов) обеспечить к 5 октября 1942 года доставку самолётом в г. Казань из г. Ленинграда принадлежащих Физико-техническому институту АН СССР 20 кг урана и 200 кг аппаратуры для физических исследований.

8) Совнаркому Татарской АССР (т. Гафиатуллин) предоставить с 15 октября 1942 года Академии наук СССР в г. Казани помещение площадью 500 кв. м для размещения лаборатории атомного ядра и жилую площадь для 10 научных сотрудников».

Теперь уже Берия не скупился на информацию. 6 октября последовала его докладная записка Сталину и Молотову: «С целью получения нового источника энергии в ряде капиталистических стран в связи с проводимыми работами по расщеплению атомного ядра было начато изучение вопроса использования атомной энергии урана для военных целей.

В 1939 году во Франции, Англии, США и Германии развернулась интенсивная научно-исследовательская работа по разработке метода применения урана для новых взрывчатых веществ. Эти работы ведутся в условиях большой секретности.

Из прилагаемых совершенно секретных материалов, полученных НКВД СССР из Англии агентурным путём, следует, что английский Военный кабинет, учитывая возможность успешного разрешения этой задачи Германией, уделяет большое внимание проблеме использования энергии урана для военных целей.

В силу этого при Военном кабинете создан комитет по изучению проблемы урана, возглавляемый известным английским физиком Г. П. ТОМПСОНОМ. Комитет координирует работу английских учёных, занимающихся вопросами использования атомной энергии урана как в отношении теоретической, экспериментальной разработки, так и чисто прикладной, то есть изготовления урановых бомб, обладающих большой разрушительной силой.

Исходя из важности и актуальности проблемы практического применения атомной энергии урана-235 для военных целей Советского Союза, было бы целесообразно:

1. Проработать вопрос о создании научно-совещательного органа при Государственном комитете обороны СССР из авторитетных лиц для координирования, изучения и направления работ всех учёных, научно-исследовательских организаций СССР, занимающихся вопросом атомной энергии урана.

2. Обеспечить секретное ознакомление с материалами НКВД СССР по урану видных специалистов с целью дачи оценки и соответствующего использования этих материалов.

Примечание: Вопросами расщепления атомного ядра в СССР занимались академик КАПИЦА — в Академии наук СССР, академик СКОБЕЛЬЦИН — в Ленинградском физическом институте, профессор СЛУЦКИЙ — в Харьковском физико-техническом институте и др.».

Стоит заметить, что проходившее в то время контрнаступление под Сталинградом было названо операцией «Уран». Полагаю, в умах руководителей страны тогда была не планета.

Правительство озадачило Комитет по науке при ГКО поисками кандидата в руководители этой лаборатории. 22 октября впервые с начала войны в Москву был вызван Курчатов. Его принял Молотов, который позднее вспоминал о начале работ по атомному проекту: «Мне было поручено за них отвечать, найти такого человека, который мог бы осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надёжных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы и атомная бомба — оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе — он тоже как-то неясно к этому отнёсся. Короче, был у меня самый молодой и никому ещё не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорили, он произвёл на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него ещё много неясностей. Тогда я решил дать ему материалы нашей разведки — разведчики сделали очень важное дело. Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами…

Я-то в них не понимал ничего, но знал, что они из хороших, надёжных источников взяты. Он говорит:

— Замечательные материалы, как раз то, чего у нас нет, они добавляют.

Это была очень хорошая операция наших чекистов. Очень хорошо вытащили то, что нам нужно было. В самый подходящий момент, когда мы только начали этим заниматься... Разведка наша перед войной и в войну работала неплохо. В Америке были подходящие кадры. Ещё старые кадры.

Я представил Курчатова Сталину, он получил всяческую поддержку, и мы на него стали ориентироваться. Он организовал группу, и получилось хорошо».

В течение октября — ноября Курчатов по поручению Молотова занимался подготовкой «Записки» для ГКО о ядерных исследованиях. Она была представлена Молотову 27 ноября. В ней содержался обстоятельный анализ отечественных наработок и зарубежных материалов, в том числе добытых разведкой. Курчатов сделал следующие выводы и предложения:

«1. В исследованиях проблемы урана советская наука значительно отстала от науки Англии и Америки и располагает в данное время несравненно меньшей материальной базой для производства экспериментальных работ.

2. В СССР проблема урана разрабатывается менее интенсивно, а в Англии и в Америке — более интенсивно, чем в довоенное время.

3. Масштаб проведённых Англией и Америкой в 1941 году работ — больше намеченного постановлением ГКО Союза ССР на 1943 г.

4. Имеющиеся в распоряжении материалы недостаточны для того, чтобы можно было считать практически осуществимой или неосуществимой задачу производства урановых бомб, хотя почти не остаётся сомнений, что совершенно определённый вывод в этом направлении сделан за рубежом.

5. Ввиду того, что возможность введения в войну такого страшного оружия, как урановая бомба, не исключена, представляется необходимым широко развернуть в СССР работы по проблеме урана и привлечь к её решению наиболее квалифицированные научные и научно-технические силы... Помимо тех учёных, которые… уже занимаются ураном, представлялось бы желательным участие в работе: проф. Алиханова А. И. и его группы, проф. Харитона Ю. Б. и Зельдовича, проф. Кикоина И. К., проф. Александрова А. П. и его группы, проф. Шальникова А. И.

6. Для руководства этой сложной и громадной трудности задачей представляется необходимым учредить при ГКО Союза ССР под Вашим председательством специальный комитет, представителями науки в котором могли бы быть акад. Иоффе А. Ф., акад. Капица П. Л. и акад. Семёнов Н. Н».

На документе помета: «Т. Сталину. Прошу ознакомиться с запиской Курчатова. В. Молотов. 28.XI».


***


Ставка была сделана на Курчатова. «То, что первые лица государства доверили ему роль главного научного руководителя проекта, стало для Курчатова фактом неожиданным и, вероятно, не совсем желанным, — пишет его биограф Раиса Васильевна Кузнецова. — Его переписка с женой даёт основания полагать, что он на первых порах думал, что его участие в проекте будет временным и ограничится консультированием».

Курчатов скажет на сессии Верховного Совета СССР в 1958 году: «Мы начали работу в тяжёлые дни войны, когда родная земля была залита кровью, когда разрушались и горели наши города и сёла, когда не было никого, кто не испытал бы чувство глубокой скорби из-за гибели близких и дорогих людей. Мы были одни. Наши союзники — англичане и американцы, которые в то время были впереди нас, вели свои работы в строжайших секретных условиях и ничем нам не помогли». Курчатов 2 декабря вернулся из Москвы в Казань.

По стечению обстоятельств именно в этот день Энрико Ферми осуществил первую цепную реакцию.

«Ему едва исполнилось сорок лет, — напишет Судоплатов. — Это было смелое решение. Но мы знали, что американский ядерный проект возглавил 44-летний Оппенгеймер, не имевший звания лауреата Нобелевской премии. Наши физики старшего поколения не могли поверить, что Бор и Ферми работают в подчинении у Оппенгеймера. Уже в декабре 1943 года по прямому указанию Сталина Курчатов был избран действительным членом Академии наук».

Кафтанов рассказывал: «На вакансию академика по физическим наукам были выдвинуты кандидатами и Алиханов, и Курчатов. Голосовавшие академики предпочли Алиханова. Тогда я обратился к Молотову с просьбой выделить Академии наук еще одну вакансию действительного члена Академии по физическим наукам. Просьба была удовлетворена. Игорь Васильевич был избран академиком».


Окончание следует


НИКОНОВ Вячеслав Алексеевич,   

доктор исторических наук, председатель Комитета Государственной Думы по образованию и науке


Журнал «Стратегия России», октябрь 2020 г.




Возврат к списку