Двадцать восемь мгновений весны 1945-го. Шестнадцатое апреля
03.06.2020 | Журнал «Стратегия России»
На сайте фонда «Русский мир» с 12 апреля 2020 года публиковался проект Вячеслава НИКОНОВА, который называется «Двадцать восемь мгновений весны 1945-го». Каждый день читатель узнавал, что произошло в этот же самый день победной весной. Сегодня — рассказ о том, как планировалась решающая операция по взятию Берлина, что говорили и делали в этой связи И. В. Сталин, Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, И. С. Конев, С. М. Штеменко и другие военачальники. Не забыты и действия американских союзников, которые уже накануне общей победы над нацизмом рассчитывали «отодвинуть» в сторону СССР и ограничить нашу страну в воздействии на мировую обстановку.
На Берлин!
Маршал Георгий Константинович Жуков был вызван в Ставку Верховного Главнокомандующего 29 марта. «Вообще, И. В. Сталин никогда не обсуждал с командующими фронтами замысла целой кампании, — знал Жуков. — Он ограничивался обсуждением лишь одной конкретной операции фронта или группы фронтов». При себе он уже имел почти готовый план наступления 1-го Белорусского фронта на Берлин.
«Поздно вечером того же дня И. В. Сталин вызвал меня к себе в кремлёвский кабинет. Он был один… Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:
— Немецкий фронт на западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки…
Раскурив трубку, Верховный продолжал:
— Думаю, что драка предстоит серьёзная… Когда наши войска могут начать наступление на берлинском направлении?
— Через две недели 1-й Белорусский фронт сможет начать наступление…
Затем он подошёл к письменному столу… и достал письмо.
— Вот, прочтите…
В нём сообщалось о закулисных переговорах гитлеровских агентов с официальными представителями союзников, из которых становилось ясно, что немцы предлагали союзникам прекратить борьбу против них, если они согласятся на сепаратный мир на любых условиях.
— Ну, что вы об этом скажете? — спросил И. В. Сталин.
И, не дожидаясь ответа, тут же заметил:
— Думаю, Рузвельт не нарушит ялтинской договорённости, но вот Черчилль, этот может пойти на всё.
Вновь подойдя к письменному столу, он позвонил А. И. Антонову и приказал ему тотчас прибыть. Обратившись к Антонову, Верховный сказал:
— Позвоните Коневу и прикажите 1 апреля прибыть в Ставку с планом операции 1-го Украинского фронта, а эти два дня поработайте с Жуковым над общим планом».
Информация к размышлению
Жуков Георгий Константинович. 48 лет. Член ВКП(б) с 1919 года. Маршал Советского Союза. Заместитель Верховного Главнокомандующего, первый заместитель народного комиссара обороны, командующий 1-м Белорусским фронтом.
Родился в деревне Стрелковка Малоярославского уезда Калужской области в крестьянской семье. Окончил церковно-приходскую школу и вечерние образовательные курсы в Москве. Скорняжных дел мастер. В 1915 году призван на фронт. После курса обучения на драгунского унтер-офицера служил в 10-м Новгородском драгунском полку. Награждён двумя Георгиевскими крестами.
В Красной Армии с августа 1918 года. Командовал кавалерийским взводом и эскадроном на Восточном, Западном и Южном фронтах. После Гражданской войны — полком в 7-й Самарской кавалерийской дивизии. С 1926 года Жуков работал преподавателем допризывной подготовки в Белорусском государственном университете. В 1929 году окончил курсы высшего начальствующего состава РККА. С 1930 года командир 2-й бригады 7-й Самарской кавалерийской дивизии комдива Рокоссовского.
В 1930-е годы служил в Белоруссии. С 1938 года — заместитель командующего Белорусского особого военного округа. В июне 1939 года был назначен командующим 57-м особым армейским корпусом РККА в Монголии, развёрнутым в Первую армейскую группу. Прославился в боях с японцами на Халхин-Голе. С июня 1940 года — командующий войсками Киевского особого военного округа. В начале 1941 года был назначен начальником Генштаба, заместителем наркома обороны.
В годы войны — член Ставки Верховного Главнокомандования, заместитель Верховного Главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР. «Ставка Верховного Главнокомандования видела дальше и лучше, чем гитлеровское стратегическое руководство», — утверждал Жуков. Сталин посылал его на самые сложные и ответственные участки фронта. В 1941 году командовал Ленинградским фронтом, осуществлявшим оборону северной столицы, и Западным фронтом, защищавшим Москву. Позднее командовал также Резервным, 1-м Украинским и 1-м Белорусским фронтами.
Жукова часто называют «Маршалом Победы». Четырежды Герой Советского Союза, кавалер двух орденов «Победа».
От двух браков четыре дочери — Маргарита, Эра, Элла, Мария.
***
«Маршал Советского Союза и командующий 1-м Украинским фронтом Иван Степанович Конев, — писал Жуков, — прибыл в Генштаб 31 марта и сразу же включился в рассмотрение общего плана Берлинской операции». В воспоминаниях Конева события, связанные с обсуждением в Ставке подготовки Берлинской операции, описываются немного по-другому. Согласно Коневу, он провёл описанную выше встречу с Верховным вместе с Жуковым.
Конев писал: «1 апреля 1945 года в Москву в Ставку Верховного Главнокомандования были вызваны… Жуков и я. Сталин принял нас, как обычно, в Кремле, в своём большом кабинете с длинным столом и портретами Суворова и Кутузова на стене». Присутствовали начальник Генштаба генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов и его заместитель генерал-полковник Сергей Матвеевич Штеменко. «Сталин повернулся к Штеменко и сказал ему:
— Прочтите им телеграмму.
Штеменко прочёл телеграмму: «…англо-американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше советской армии. Основная группировка создаётся под командованием фельдмаршала Монтгомери. Направление главного удара планируется севернее Рура, по кратчайшему пути, который отделяет от Берлина основную группировку английских войск…».
Сталин обратился к Жукову и ко мне:
— Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?
Так вышло, первому на этот вопрос пришлось отвечать мне:
— Берлин будем брать мы, и возьмём его раньше союзников…
Вторым отвечал Жуков. Он доложил, что войска готовы взять Берлин.
Выслушав нас, Сталин сказал:
— Хорошо. Необходимо вам обоим здесь, прямо в Москве, в Генштабе, подготовить свои планы и по мере готовности, через сутки-двое, доложить о них Ставке…
Мы работали немногим более суток. Работали мы в Генштабе над своими планами каждый отдельно, но некоторые возникавшие и требовавшие согласования вопросы обсуждали вместе с руководящими работниками Генштаба».
Жуков и Штеменко пишут, что уже 1 апреля командующие 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов докладывали Сталину результаты своей работы над планом Берлинской операции. Штеменко вспоминал: «1 апреля 1945 года план Берлинской операции обсуждался в Ставке. Было подробно доложено об обстановке на фронтах, о действиях союзников, их замыслах. Сталин сделал отсюда вывод, что Берлин мы должны взять в кратчайший срок: начинать операцию нужно не позже 16 апреля и всё закончить в течение 12–15 дней. Командующие фронтами с этим согласились». А вот Жуков: «1 апреля Верховный заслушал доклад Антонова об общем плане Берлинской операции, затем мой доклад о плане наступления войск 1-го Белорусского фронта и доклад И. С. Конева о плане наступления 1-го Украинского фронта». Конев относит то же событие к 2 апреля.
Как утверждает Штеменко, 1 апреля «Сталин подписал директиву командующему войсками 1-го Белорусского фронта об операции по овладению Берлином и выходе в конце месяца на Эльбу. Директива командующему войсками 1-го Украинского фронта была отдана 2 апреля. Ему предписывалось разгромить вражескую группировку в районе Котбуса и южнее Берлина, не позднее десятого-двенадцатого дня операции выйти на рубеж Белиц, Виттенберг и далее по Эльбе до Дрездена». Жуков подтверждал: «В ночь на 2 апреля в Ставке в моем присутствии Верховный подписал директиву 1-му Белорусскому фронту о подготовке и проведении операции с целью овладения Берлином и указание в течение 12–15 дней выйти на Эльбу. Главный удар было решено нанести с кюстринского плацдарма силами четырёх общевойсковых и двух танковых армий».
То есть Берлин должен был брать Жуков, тогда как войска Конева планировалось направить южнее столицы Германии. Но при этом и Штеменко, и Конев свидетельствовали, что командующий 1-м Украинским фронтом просил не исключать его войска из участников штурма Берлина. Каждый советский полководец мечтал взять Берлин. И Генсек фактически пошёл Коневу навстречу. «Сталин стал отмечать карандашом по карте разграничительную линию между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, — вспоминал Конев. — В проекте директив эта линия шла через Люббен и далее, несколько южнее Берлина. Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал её на городе Люббен, находившемся примерно в 60 км к юго-востоку от Берлина… Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов… Был ли в этом разрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? Допускаю такую возможность».
Штеменко описывает ситуацию более определённо: «Сталин пошёл на компромисс: он не отказался полностью от своей идеи, но и не отверг начисто соображений И. С. Конева, поддержанных Генштабом. На карте, отражавшей замысел операции, Верховный молча зачеркнул ту часть разгранлинии, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина, доведя её до населённого пункта Люббен… и оборвал.
— Кто первым ворвётся, тот пусть и берёт Берлин, — заявил он нам потом».
На следующее же утро после утверждения директив Ставки Жуков и Конев поспешили вылететь из Москвы — каждый на свой фронт — с двухминутным интервалом. Причины для спешки были. «Продолжительность операции планировалась всего двенадцать-пятнадцать дней, чтобы не дать противнику возможности получить передышку, затянуть операцию или уйти из-под наших ударов. А на подготовку оставалось всего двенадцать суток. Нам приходилось считаться с тем, что, встав наконец перед необходимостью испить до дна горечь военного поражения, фашистские руководители предпочтут сдать Берлин американцам и англичанам, перед ними будут открывать путь, а с нами будут жестоко, до последнего солдата, сражаться. Планируя предстоящую операцию, мы трезво учитывали эту перспективу. Кстати говоря, потом она на наших глазах превратилась в реальную действительность», — замечал Конев.
Затем настала очередь определить задачи 2-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского, который ещё продолжал бои в Восточной Померании. «В первых числах апреля меня вызвали в Ставку», — писал Рокоссовский. 6 апреля была издана директива 2-му Белорусскому фронту. В овладении Берлином непосредственно он не участвовал, наступая на запад севернее столицы Германии для разгрома сильной штеттинской группировки противника.
Перед Рокоссовским стояла непростая задача, которую он описывал так: «По решению Ставки нашему фронту следовало в кратчайшие сроки перегруппировать войска на запад, на штеттин-ростокское направление… Только вчера войска наступали на восток, сейчас им нужно было повернуть на запад и форсированным маршем преодолеть 300–350 км, пройти по местам, где только что закончились ожесточённые сражения... а работы по расчистке дорог и восстановлению переправ через многочисленные реки, речки и каналы только начинались. На железных дорогах не хватало подвижного состава, а полотно и мосты были в таком состоянии, что поезда тащились со скоростью пешехода. И вот в таких условиях надо было передислоцировать сотни тысяч людей, тысячи орудий, перевезти десятки тысяч тонн боеприпасов и уйму другого имущества».
Итак, общий замысел операции был определён: как можно быстрее разгромить немецкую группировку на берлинском направлении, овладеть германской столицей и выйти на реку Эльба. Выполнение этой задачи возлагалось на все три фронта. Удар в направлении на Берлин наносил 1-й Белорусский фронт Жукова, одновременно частью сил обходя город с севера. 1-й Украинский фронт Конева наступал южнее Берлина, обходя город с юга. 2-й Белорусский Рокоссовского наносил рассекающий удар севернее Берлина, предохраняя правый фланг 1-го Белорусского фронта от возможных контрударов противника с севера.
Начало операции устанавливалось Ставкой для войск 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов 16 апреля, для 2-го Белорусского — с учётом необходимой передислокации — 20 апреля.
Силы немецкой обороны были весьма внушительны. Жуков давал по просьбе Сталина такую оценку: «По нашим данным, немцы имели здесь четыре армии, в составе которых было не менее 90 дивизий, в том числе 14 танковых и моторизованных, 37 отдельных полков и 98 отдельных батальонов.
Впоследствии было установлено, что на берлинском направлении находилось не менее миллиона человек, 10,4 тысячи орудий и миномётов, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 боевых самолётов, а в самом Берлине, кроме того, ещё формировался двухсоттысячный гарнизон… От Одера до Берлина создавалась сплошная система оборонительных сооружений, состоявшая из ряда непрерывных рубежей, по нескольку линий окопов».
Но, конечно, советская группировка войск была заметно сильнее. Причём не только немецких войск, но и союзных. Как справедливо заметили британские историки, численность двух любых советских фронтов «равнялась численности всех англо-американских войск на западе».
Ставка сосредоточила на берлинском направлении 2500 тысяч человек (вместе с тылами), более 42 тысяч орудий и миномётов, свыше 6,2 тысяч танков и самоходно-артиллерийских установок, 7500 боевых самолётов. На Берлин наступали сразу четыре танковые армии: две (1-я и 2-я) в составе 1-го Белорусского фронта и две (3-я и 4-я) в составе 1-го Украинского фронта.
И эти войска рвались в бой. Заместитель наркома внутренних дел комиссар госбезопасности 2-го ранга Иван Александрович Серов был уполномоченным НКВД на 1-м Белорусском фронте (институт таких уполномоченных был введён в январе 1945 года). Серов потом возглавит КГБ СССР и оставит дневники и мемуары, которые найдут через четверть века после его смерти. Записи были не для печати, и на них нет следов советской цензуры. Интересны воспоминания, которые я использую. Так вот, Серов писал: «Ведь в эти дни достаточно было посмотреть на солдат и командиров, так сердце радовалось: подтянутые, выбритые, белые воротнички подшиты, в глазах радость, ни одного вялого, ну, любо смотреть. И чувствовалось, какое единство мыслей, желание закончить войну и вернуться домой».
Жажда мести немцам клокотала в груди у многих советских людей. Писатель Илья Эренбург был в первых рядах тех, кто считал, что немцы должны ответить за всё: «Покровители гитлеровцев рядятся в различные одежды, одни надевают сутаны, другие — тоги архидемократов. Журнал «Политик», выходящий в Нью-Йорке, патетически восклицает: «Неужели вы не будете протестовать против того, чтобы немецких солдат заставили работать в России? Неужели вы не будете протестовать против неистовства советских писателей, как то: Алексея Толстого и Ильи Эренбурга?». Квакерша Рут Фрай в английской печати требует пощады гитлеровским палачам. Французские эстеты из журнала «Арш» возмущаются: «Войны вообще богаты эксцессами, и было бы противным законам истины и красоты говорить об ответственности Германии»… Вся эта компания, будучи достаточно пёстрой, едина в стремлении оградить фашистов от справедливого наказания.
Сейчас, когда во имя свободы и мира русская кровь льётся на полях Силезии и Пруссии, особенно отвратительны лицемерные защитники палачей. Слово принадлежит нашему народу: он того заслужил беспримерными страданиями, стойкостью, душевным благородством, отвагой. Не для того матери оплакивают сыновей, чтобы гулял по миру с ведёрком весёлый маляр Гитлер, чтобы полицейские из аахенской школы готовились к новым походам, чтобы снова пролились кровь и слёзы. Мир смотрит на нас с восхищением и надеждой. Стремительно надвигаясь на Берлин, мы говорим: нет, этого не будет!»
Или в статье «Расплата»: «Кто нас остановит? Генерал Модель? Одер? Фольксштурм? Нет, поздно. Кружитесь, кричите, войте смертным воем — настала расплата».
Военные типографии печатали плакаты: «Солдат Красной Армии! Ты находишься теперь на немецкой земле. Час расплаты пробил». В первоначальном приказе Жукова войскам говорилось: «Горе земле убийц. Мы будем страшно мстить за всё». Вряд ли многие из наступавших солдат думали иначе.
Однако в преддверии Берлинской операции — 14 апреля — по указанию Сталина в «Правде» была напечатана статья начальника управления пропаганды и агитации ЦК партии Георгия Фёдоровича Александрова «Товарищ Эренбург упрощает», в которой критиковался жёсткий антинемецкий пафос писателя. Призыв «Убей немца!» снимался с повестки дня.
Теперь уже в обращении к войскам 1-го Белорусского, которое подготовил член Военного совета фронта генерал-лейтенант Константин Фёдорович Телегин, подчёркивалось: «Настоящий воин Красной Армии никогда не уподобится фашистским людоедам, никогда не уронит достоинства советского гражданина. Он не может забыть главного — священной и благородной цели войны, ради которой наш народ взялся за оружие, — разгромить немецко-фашистскую армию и покарать фашистских преступников. Мы не мстим немецкому народу... хотим помочь ему сбросить с себя это кровавое чудовище — фашизм».
Жуков жалел, что 1-му Белорусскому дали мало времени на подготовку. «Конечно, было бы лучше подождать пять-шесть суток и начать Берлинскую операцию одновременно тремя фронтами, но... учитывая сложившуюся военно-политическую обстановку, Ставка не могла откладывать операцию на более позднее время».
Войскам фронта предстояло прорывать сплошную эшелонированную зону мощных оборонительных рубежей, начиная с самого Одера и заканчивая сильно укреплённым Берлином. Подготовка шла тщательная. «Наша разведывательная авиация шесть раз производила съёмку Берлина, всех подступов к нему и оборонительных полос… Инженерные части изготовили точный макет города с его пригородами, который был использован при изучении вопросов, связанных с организацией наступления, общего штурма Берлина и боёв в центре города. С 5 по 7 апреля очень активно, творчески прошли совещания и командная игра на картах и макете Берлина… С 8 по 14 апреля в развитие фронтовой игры проводились более детальные игры и занятия в армиях, корпусах, дивизиях и частях всех родов войск… Решено было обрушить наш удар за два часа до рассвета».
Основными ударными силами выступали четыре общевойсковые армии — 47-я Перховича, 3-я ударная Кузнецова, 5-я ударная Берзарина, 8-я гвардейская Чуйкова — и две танковые — 1-я гвардейская Катукова и 2-я гвардейская Богданова. «На сравнительно узком участке 1-го Белорусского фронта за короткое время был сосредоточено 77 стрелковых дивизий, 3155 танков и самоходных орудий, 14 628 орудий и миномётов и 1531 установка реактивной артиллерии… Вся эта масса боевой техники, людей и материальных средств была переправлена через Одер».
Серов вспоминал: «С вечера позвонил маршал Жуков и говорит:
— Давай поедем вместе на командный пункт…
Я спросил, во сколько. Он говорит:
— Надо приехать к двум часам ночи…
В темноте Жуков, Телегин и я поехали и долго крутились по лесу, наконец подъехали к палаткам, а дальше пошли на командный пункт 8-й гвардейской армии (Чуйкова), который расположился на возвышенности — метров 80–90 высотой.
Когда поднялись, Жукову командующий армией Чуйков доложил обстановку по карте с подсветом ночными фонариками. Тут же были и другие генералы 8-й армии (артиллеристы, танкисты, связисты). Затем сели и минут 25–30 разговаривали, попили чайку, а минуты так медленно тянулись…
За 5 минут до начала мы услышали гул самолётов: это дальняя авиация, которая был придана фронту, и ею командовал маршал авиации Голованов, шла на бомбёжку переднего края противника. Причём большинство самолётов были транспортные — Си-47. В те дни наша авиация уже не боялась гитлеровских истребителей. К сожалению, и в этом большом деле не обошлось без неприятностей. Наши прожектористы, неизвестно почему, навели на один самолёт два луча, и зенитчики открыли по нему огонь. Самолёт загорелся и полетел на землю… Жуков страшно возмутился, приказал немедленно передать зенитчикам, чтобы прекратили огонь по своим».
Продолжает рассказ сам Жуков: «Ровно за три минуты до начала артподготовки все мы вышли из землянки и заняли свои места на наблюдательном пункте, который с особым старанием был подготовлен начальником инженерных войск 8-й армии…
И тотчас же от выстрелов многих тысяч орудий, миномётов и наших легендарных «катюш» ярко озарилась вся местность, а вслед за этим раздался потрясающей силы грохот выстрелов и разрывов снарядов, мин и авиационных бомб. В воздухе нарастал несмолкаемый гул бомбардировщиков…
В воздух взвились тысячи разноцветных ракет. По этому сигналу вспыхнули 140 прожекторов, расположенных через каждые 200 метров. Более 100 миллиардов свечей освещали поле боя, ослепляя противника и выхватывая из темноты объекты атаки для наших танков и пехоты. Это была картина огромной впечатляющей силы, и, пожалуй, за всю жизнь я не помню равного ощущения. Наша авиация шла над полем боя волнами… В течение первых суток сражения было проведено свыше 6550 самолёто-вылетов... Фактически было произведено миллион двести тридцать шесть тысяч выстрелов, 2450 вагонов снарядов, то есть почти 98 тысяч тонн металла обрушилось на голову врага».
Если войска Жукова пошли на Берлин под яркий свет прожекторов, то Конев выбрал прямо противоположный метод, предусматривавший скрытность продвижения войск. «Мы запланировали более длительную, чем у соседа, артиллерийскую подготовку, рассчитанную на обеспечение форсирования реки Нейсе с прорывом главной полосы обороны противника на противоположном западном берегу. Чтобы форсирование проходило более скрытно, нам совсем не выгодно было освещать полосу прорыва. Напротив, куда выгоднее было удлинить ночь. Всего артиллерийская подготовка должна была длиться два часа тридцать пять минут, из них час сорок давалось на обеспечение форсирования и ещё сорок пять минут — на подготовку атаки на западном берегу Нейсе…
К концу первого периода артиллерийской подготовки были поставлены дымы. Мастерски это сделали лётчики-штурмовики. Весь лес заволокло тройным дымом — от разрывов, от дымовой завесы и от пожаров. Это скрывало наше продвижение вперёд, но и создавало трудности».
Передовые батальоны 1-го Украинского начали форсировать Нейсе в 6:55, после 40-минутного артиллерийского удара и в кромешном дыму. Переправа первого эшелона главных сил была закончена в течение часа. Были захвачены плацдармы на западном берегу Нейсе, и немедленно началась наводка мостов и паромных переправ, обеспечивших переброску через реку танков 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко и 4-й гвардейской танковой армии Лелюшенко. Другими крупнейшими боевыми единицами фронта были 3-я гвардейская армия Гордова, 5-я гвардейская Жадова, 13-я армия Пухова, 28-я — Лучинского и 52-я — Коротеева.
Конев не скрывал удовлетворения: «Прорыв фронта, как на главном направлении, так и на дрезденском, прошёл успешно. В результате ожесточённых боев, форсировав Нейсе, части 3-й, 5-й гвардейских и 13-й армий прорвали оборону противника на фронте в 29 километров и продвинулись вперёд на глубину до 13 километров… Первая полоса немецкого оборонительного рубежа тянулась вдоль реки Нейсе. Она была прорвана утром и днём 16 апреля… К исходу дня наши корпуса первого эшелона ударной группировки уже вели бои на второй оборонительной полосе врага, находившейся примерно на полпути между реками Нейсе и Шпрее».
***
Удар советских войск был сокрушающим. Однако Гитлер не считал ситуацию безнадёжной.
В его воззвании, которое зачитали в войсках 16 апреля, говорилось: «Мы предвидели этот удар и противопоставили ему сильный фронт. Противника встречает колоссальная сила артиллерии. Наши потери в пехоте пополняются бесчисленным количеством новых соединений, сводных формирований и частями фольксштурма, которые укрепляют фронт. Берлин останется немецким, а Вена снова будет в руках немцев». Фюрер призвал мужчин к защите своих жён и детей, предупреждал против предателей, предсказывал провал наступления противника на западе. В конце воззвания Гитлер выражал уверенность в том, что большевистский натиск будет потоплен в море крови, и это приведёт к перелому в войне.
«Огромное несоответствие в силах не могло быть устранено последним воззванием Гитлера к «восточным бойцам», — замечал Типпельскирх. — В этом воззвании он до смешного преувеличивал свои силы».
Германскими операциями на Восточном фронте руководило Верховное командование сухопутных войск вермахта (ОКХ), расположенное в Вюнсдорфе под Цоссеном. Главнокомандующим сухопутными силами был сам Гитлер, начальником Генштаба с конца марта — генерал пехоты Ганс Кребс. Западным фронтом занималось Верховное командование вермахта (ОКВ).
В Вюнсдорфе были всецело поглощены отражением удара со стороны 1-го Белорусского фронта. Рассчитывали остановить войска Жукова на Зееловских высотах, куда командующий группой армий «Висла» генерал-полковник Готхард Хейнрици бросил свой единственный резерв — 3-й танковый корпус СС под командованием обергруппенфюрера Феликса Штайнера. Его основной боеспособной единицей и ударной силой выступала 11-я дивизия СС «Нордланд», сформированная почти исключительно из датских, норвежских, шведских, финских и эстонских добровольцев.
В качестве нового секретного оружия немцы в тот день использовали начинённые взрывчаткой самолёты. Их пилотировали лётчики-камикадзе, чьей задачей было обрушить самолёты на понтонные переправы, которые войска Жукова наводили через Одер. Это были лётчики эскадрильи «Леонидас», которая базировалась в Ютеборге, а их операции называли Selbstopfereinsatz — «миссией самопожертвования». В тот день погибли, тараня мосты, тридцать пять немецких пилотов. Командир эскадрильи генерал-майор Роберт Фукс с гордостью сообщил их имена фюреру, заявив, что это подарок к предстоявшему дню рождения Гитлера. Неизвестно, понравился ли столь зловещий подарок, но десятки лётчиков-смертников не смогли задержать лавину советских войск, хлынувшую за Одер. «Миссии самопожертвования» быстро прекратились, и не потому, что были неэффективны. А по причине того, что передовые части нашей 4-й гвардейской танковой армии подошли к аэродрому, где базировалась эскадрилья «Леонидас», и лётчикам пришлось спешно ретироваться.
Отражая натиск Жукова, в ОКХ явно поначалу упустили из виду стремительный прорыв танковых армий фронта Конева в сторону Шпрее. Спохватившись, Генштаб сухопутных сил стал бросать им навстречу все расположенные в том районе доступные части. Для Конева, как писал он сам, это было, скорее, выгодно: «Получая донесения о появлении новых вражеских пехотных и танковых частей, я всё яснее видел, что немцы делают ставку именно на них. Но, вводя в бой по частям одну дивизию за другой, они постепенно исчерпывают свои резервы в боях с войсками нашего первого эшелона. Громя резервы неприятеля уже на первых двух рубежах, мы получали возможность двинуть вперёд свои вторые эшелоны, когда оперативные резервы противника будут перемолоты и разбиты. Так оно и вышло. Пытаясь во что бы то ни стало удержать нас на второй полосе обороны, немцы потом уже не располагали достаточными силами для третьей полосы обороны, на Шпрее».
Уже к вечеру надежды на благополучный исход дела стали таять и в бункере Гитлера. Начальник личной охраны Ганс Раттенхубер (обергруппенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции) подтверждал: «Стремительный прорыв русскими наших укреплений на Одере явился полной неожиданностью для германского верховного командования, так как эти укрепления считались неприступными. Ставку Гитлера охватили смятение и растерянность».
И именно тогда из Берлина началось массовое бегство высокопоставленных военных и госчиновников. Генерал артиллерии Гельмут Вейдлинг, которому предстояло стать последним командующим обороной Берлина, расскажет (тоже в НКВД): «Дорога в Мюнхен получила название «имперской дороги беженцев».
Из ОКВ и ОКХ образовали два оперативных штаба: первый штаб «Норд» во главе с фельдмаршалом Кейтелем и второй штаб «Зюд» — с фельдмаршалом Кессельрингом. К последнему был прикомандирован в качестве начальника штаба генерал-полковник Йодль. Насколько быстро и непродуманно произошла реорганизация, можно судить по тому, что оба штаба забрали с собой из Берлина все радиостанции».
Управление войсками уплывало из рук фюрера.
***
Гарри Трумэн 16 апреля впервые появился на Капитолийском холме в новом качестве — президента Соединённых Штатов. Ему предстояло выступление на совместном заседании палат конгресса. Трумэн, в отличие от Рузвельта и Черчилля, не был сильным оратором. Он и не любил выступать, и долго вымучивал тексты своих выступлений. Вот и сейчас он испытывал сильное волнение.
Совместное заседание вёл один председатель, а не два, ибо на тот момент председателя сената (а это вице-президент) просто не было — он стал президентом. Сенатор со стажем, Трумэн по привычке сразу направился на трибуну, но председательствовавший спикер палаты представителей Сэм Рэйберн его остановил.
— Разрешите мне представить вас, мистер президент, — произнёс он.
И уже после громкого представления позволил Трумэну подняться на трибуну.
Выступление было довольно коротким. Президент в мрачных красках обрисовал контраст между мировым согласием наций и хаосом и счёл, что единственная альтернатива глобальной коллективной безопасности — анархия. Трумэн подтвердил свою верность идеям Рузвельта, заявив, что особой обязанностью союзников военных лет остаётся сохранение единства между ними, чтобы установить и сберечь новый мирный порядок на земле, а главное — защищать принцип отказа от применения силы при разрешении международных конфликтов:
— Ничто не может быть столь важным для будущего мира во всём мире, как непрерывное сотрудничество между нациями, собравшими все свои силы, чтобы сорвать заговор держав «оси» в целях достижения ими мирового господства. И поскольку эти великие государства обладают особыми обязательствами в отношении сбережения мира, то основой для них является обязанность всех государств, больших и малых, не применять силу в международных отношениях иначе как в защиту права.
Эти формулировки самому Трумэну настолько понравились, что он дословно повторит их в своей речи на организационной конференции Организации Объединённых Наций в Сан-Франциско 25 апреля.
Пресса вновь отмечала решительность и твёрдость нового президента. Но, пожалуй, куда больше очков Трумэну добавил опубликованный тогда же в «Нью-Йорк Таймс» отклик его матушки, в котором говорилось: «На самом деле я не могу радоваться, что он стал президентом, потому что я скорблю об умершем президенте Рузвельте. Если бы за него проголосовали, я размахивала бы флагом, но, наверное, неправильно радоваться или махать флагами сейчас. Все, кто слышал его выступление сегодня утром, поняли, что он был искренним и сделает свою работу как можно лучше».
Общий посыл выступления Трумэна был понятен: необходимо завершить войну в Европе, а затем войну против Японии, существенно не нарушая союза с СССР. Но далеко не все во внешнеполитическом истэблишменте США были с этим согласны.
Глава военной миссии США в Москве генерал Дин 16 апреля писал в Вашингтон, что прежняя американская политика помощи СССР достигла цели, но «вместе с её успехом возникла новая и очень серьёзная ситуация. Теперь мы имеем перед собой не только Россию — победительницу Германии, но и страну, которая уверена, что её сила даёт ей право доминировать над своими союзниками…
На нынешней стадии войны для Соединённых Штатов уже не является жизненно важным продолжение военного сотрудничества с Советским Союзом. Разумеется, своевременное и эффективное участие России в войне на Дальнем Востоке необходимо. Однако это участие гарантировано её собственными интересами. Мы имеем многое, что можем предложить СССР как до, так и после окончания боевых действий, поэтому мы находимся в такой превосходной позиции, когда можем прекратить настаивать на чём-то перед Москвой, а просто подождать, пока советские представители обратятся к нам».
Дин настоятельно советовал ОКНШ отказаться от всех существующих и потенциальных проектов взаимодействия с Красной Армией, «которые не оказывают существенного влияния на ход войны».
Генерал Дин безупречно чувствовал: при новом президенте в Вашингтоне найдётся гораздо больше людей, готовых прислушиваться к доводам сторонников разрыва с Москвой, чем раньше.
Журнал «Стратегия России», № 6, июнь 2020 г.