Война началась на Востоке
01.04.2020 | Журнал «Стратегия России»В апреле 2020 года выходит в свет новая книга Вячеслава Никонова «Беспамятство. Кто начал Вторую мировую войну». Предлагаем вниманию читателей главу из этой книги.
Вы никогда не задумывались, почему начало Второй мировой войны официально датируется 1 сентября 1939 года?
Действительно, почему? Ведь тогда началась скоротечная и не самая кровопролитная война между Германией и Польшей. Что делает её мировой?
Может, это общепринятая в мире дата? Нет. Многие историки считают — и не без оснований, — что Вторая мировая война началась вовсе не нападением Германии на Польшу, а ещё в 1931 году нападением Японии на Китай. В самой Японии нередко говорят о 15-летней войне, начавшейся в 1931 году. В Китае официально началом Второй мировой считается июль 1937 года. В СССР с середины 1930-х говорили об уже шедшей «второй империалистической войне».
Может, до этого агрессор завоёвывал меньшие по площади территории? Нет. Уже к началу 1932 года Япония захватила 1,1 миллиона квадратных километров территории Китая — в 3,5 раза больше территории Польши.
Может, людские потери в войне Германии с Польшей в 1939 году были запредельно высокими? Нет. К 1 сентября 1939 года в одном Китае японцы убили более 20 миллионов человек, не считая полумиллиона уничтоженных итальянцами эфиопов и полутора миллионов погибших в Испании.
Может, война стала мировой потому, что в неё в сентябре 1939 года вступили все мировые великие державы? Тоже нет. К сентябрю 1939 года СССР уже много лет воевал: с Японией, в Испании. США принимали, скажем, в судьбе Китая куда большее участие, чем Франция или Великобритания в судьбах Польши в 1939-м. Да, Париж и Лондон объявили тогда войну Германии, но их солдаты не сделали почти ни одного выстрела до того момента, пока Гитлер не начал блиц-криг против Франции уже в 1940 году. А подлинно мировой — с участием всех великих держав — война стала только в 1941 году, когда в великую битву вступили Советский Союз и Соединённые Штаты.
Так почему 1 сентября 1939 года?
Привилегия называть те или иные войны мировыми принадлежала в то время великим европейским колониальным державам — Великобритании и Франции. А как они могли назвать войну мировой, если сами эти страны в ней никак не участвовали. А когда убивают миллионы китайцев, эфиопов или леваков-испанцев — какая же это мировая война. Это и не война вовсе…
В датировке начала Второй мировой с 1 сентября 1939 года очень силён элемент расизма, столь типичного для тогдашней западной цивилизации. Такой — европоцентричный, западоцентричный — взгляд на мир преобладал тогда, и во многом преобладает сейчас.
И ещё один момент. Если вы датируете начало Второй мировой войны 1 сентября 1939 года, то проще обвинить в её начале Москву. Логика элементарная: 23 августа заключается советско-германский пакт о ненападении, 1 сентября Германия нападает на Польшу. Сразу после пакта — не значит по причине пакта. Но именно этот аргумент лежит в основе всех обвинений СССР в развязывании войны. А западные державы или та же Польша оказываются белыми и пушистыми. Да и Германия вроде как уже и ни при чём. А это совсем не так.
«Абсолютно очевидно, что Вторая мировая война была сплетением конфликтов», — пишет ведущий британский историк Второй мировой войны Энтони Бивер. Конфликты эти начались задолго до 1939 года. Советский Союз точно не был их виновником. И он сделал гораздо больше всех других держав, чтобы предотвратить мировую катастрофу. А затем и уничтожить истинных виновников войны — фашистскую Германию и милитаристскую Японию.
АКТ ПЕРВЫЙ: МАНЬЧЖУРИЯ
Вторая мировая война началась на Дальнем Востоке. И первой бесспорной страной-агрессором стала Япония. Кстати, в самой Японии нередко используют понятие «пятнадцатилетняя война», которая для страны длилась с 1931 по 1945 год. При этом 1939 год даже не рассматривается как какой-то этапный.
В чём были истоки японской агрессивности? Черчилль выдвигал на первый план экономические причины: «В условиях жестокой депрессии Англия и сорок других стран ощущали с течением времени всё большую необходимость применять ограничения или устанавливать высокие тарифы на ввоз японских товаров... Китай в большей, чем когда-либо, мере являлся для Японии главным рынком сбыта текстильной и других изделий и почти единственным её источником угля и железной руды. Поэтому утверждение контроля над Китаем стало главной задачей японской политики». Действительно, Великая депрессия нанесла мощный удар по японской экономике. В 1929–1933 годах объём промышленного производства сократился на 32,5%, сельского хозяйства — на 40%, число безработных превысило 3 млн. Это открыло новые возможности сторонникам диктатуры. «Осторожные консерваторы, стоявшие у руля в Японии, были отодвинуты от власти националистами и милитаристами». В 1930–1932 годах они осуществили серию восстаний и политических убийств. Многие японские политики, военные и интеллектуалы действительно видели в депрессии злонамеренную попытку Запада остановить экономический подъём Японии. Но всё же Черчилль был не совсем прав. Китай нужен был не только для этого, но и для реализации отчетливо сформулированных геополитических планов.
Япония, безусловно, видела себя одной из великих держав и гегемоном Азии. Японцы в большинстве своём были уверены «в высшей природе традиционного японского духа». На это стал накладываться взгляд на Японскую империю как на современное, революционное (восстание против Запада) и интеллектуальное государство, утверждавший Японию как «самопровозглашенного азиатского лидера». Процветание страны зависело и от создания в Азии режима безопасности, в котором Японии будет отведена ведущая роль. «Однако, как и в гитлеровской Европе, в японской Азии на вершине лестницы развития могла находиться только одна нация. Для тех, кто жил в «империи солнца», единственный путь к новизне лежал через полное подчинение Японии».
У неё была мощная армия, «во главе её стояли решительные и сверхпатриотически настроенные офицеры, преисполненные духа бусидо, это была грозная сила, готовая как наступать, так и обороняться... В то время как армии других стран только говорили о готовности драться до последнего солдата, японцы именно так и поступали», — пишет Пол Кеннеди.
Особое место в геополитических планах Японии принадлежало Китаю и России, которые рассматривались как основные территории, призванные расширить жизненное пространство островной державы. «Китаю отводилась роль первого, но далеко не единственного заморского владения обширной Японской империи, которая должна была доминировать на Тихом океане и во всех прилегающих к его берегам странах».
Правительство Гоминьдана в Нанкине в начале 1930-х годов было наиболее сильным в Китае, но далеко не единственным. В Синьцзяне с Чан Кайши боролись уйгурские сепаратисты и коммунистические партизаны. На Тибете власти от имени малолетнего далай-ламы обращались за помощью к Англии и Индии, чтобы те защитили его суверенитет от Китая. В Маньчжурии властвовал командующий Северо-восточной армией Чана «молодой маршал» Чжан Сюэлян. Южная провинция Юньнань при губернаторе-милитаристе Лун Юне пользовалась автономией. В Гуанчжоу Ван Цзинвэнь в 1931 году создал альтернативное нанкинскому «национальное» правительство. И, конечно же, были коммунисты, которые выжили в резне, устроенной Чан Кайши, и организовывали вылазки в Цзянси и Фуцзяни. Причём коммунистов Чан считал самыми опасными противниками внутри страны. «Коммунисты — это болезнь сердца. А японцы — это заболевание кожи», — заметил он однажды.
Что же касается СССР, то подготовленный в японском Генштабе в конце 1920-х годов план «Оцу» предусматривал нанесение удара по советскому Дальнему Востоку с моря и с территории Кореи. Но его не приняли к исполнению, было решено, что нападению на Советский Союз должно предшествовать укрепление в Маньчжурии, чтобы использовать её территорию и ресурсы для последующей атаки на север с различных направлений. Критически необходимым считалось перерезать Транссиб в районе Байкала, что было возможно только с территории Маньчжурии. В начале 1930-х годов Генштаб внёс уточнения в план «Оцу»: 24 из 30 формировавшихся дивизий предназначались для войны с СССР. В июле 1931 года в японской печати появилось выступление генерала Койсо на заседании кабинета министров, который говорил, что выполнение первой советской пятилетки «создаёт серьёзную угрозу Японии... Ввиду этого монголо-маньчжурская проблема требует быстрого и действенного разрешения».
Война с Китаем началась с провокации, которую организовали националисты из японской Квантунской армии, название которой происходит от Квантунского полуострова — южной оконечности Ляодунского полуострова с Далянем (Дальним) и Люйшунем (Порт-Артуром). Армия эта использовалась, прежде всего, для охраны Южно-Маньчжурской железной дороги, которую тогда же начали строить японцы. Взрыв под японским поездом на ЮМЖД, ставший поводом к войне, был организован 18 сентября 1931 года группой молодых офицеров во главе с подполковником Ививарой Кандзи и полковником Итагаки Сейсиро, которые выступали за расширение жизненного пространства Японии через оккупацию Маньчжурии и Монголии. «В десять часов вечера того же дня японцы вторглись в Маньчжурию, начав тем самым Вторую мировую войну на Дальнем Востоке», — пишут Юн Чжан и Джон Холлидей. 19 сентября был занят Мукден, вся полоса отчуждения ЮМЖД, 21 сентября — Чанчунь, Аньдун, Инкоу и Цзилинь. Японские полевые подразделения из Кореи перешли реку Ялу.
Не исключено, что офицеры не имели предварительной санкции императора или правительства. Премьер-министр Вакацуки Рэйдзиро и военное руководство в Токио постарались спустить конфликт на тормозах. Но шовинистический подъём в Японии вынудил и правительство выступить в защиту «установленных законом прав и интересов» японских граждан в Маньчжурии. Военный министр Минами Дзиро заявил, что «отступление не в традициях японских воинов». Китайские историки замечали определённую закономерность: «Все агрессивные войны, которые Япония вела за рубежом в новейшее время, имеют одну яркую особенность. Сначала военные устраивают провокацию как повод к войне, затем японское правительство и император признают ситуацию постфактум».
Японские действия не вызвали серьёзных протестов великих европейских держав. Великобритания заявила о намерении применять к Японии «дружелюбно-примирительные методы», пока она соблюдает принцип «открытых дверей» в Маньчжурии. Начальник генштаба французской армии генерал Вейган охарактеризовал действия Токио как «попытку укрепить устои цивилизации на Востоке в борьбе против большевизма».
Естественно, протестовал Китай. Студенты потянулись из Японии на родину, по всему Китаю шли антияпонские выступления, бойкотировались японские товары. Чан Кайши 21 сентября направил в Лигу Наций петицию с просьбой о заступничестве. Конфликт сразу попал в повестку дня её Ассамблеи. Госсекретарь США Стимсон заявил японскому послу, что маньчжурская проблема — дело не только Японии и Китая. Резолюция Совета Лиги Наций от 24 сентября, принятая голосами всех против одной Японии, предлагала ей вывести войска и начать переговоры с Китаем при участии нейтральных стран. Токио её просто отвергло, Квантунская армия продолжила наступление.
Ответ Лиги был не самым быстрым и решительным. В ноябре 1931 года была создана исследовательская комиссия во главе с бывшим генерал-губернатором Индии лордом Литтоном, которая представила свой доклад лишь год спустя.
Сам Чан Кайши никакого сопротивления японскому вторжению оказать не смог, да и не захотел. Успех японского блиц-крига историк из МГУ имени М. В. Ломоносова Валерий Горохов объяснял двумя причинами: «Во-первых, 100-тысячное войско маньчжурского правителя маршала Чжан Сюэляна не оказало никакого серьёзного сопротивления 14-тысячной Квантунской армии. Такая «тактика» была согласована с центральным нанкинским правительством Чан Кайши, который считал Японию менее опасным врагом, чем КПК... Во-вторых, японская агрессия в Китае разворачивалась при полном попустительстве западных демократий, надеявшихся, что она приведёт к военному столкновению Японии с Советским Союзом».
Японская агрессия кардинально меняла ситуацию для СССР: японские войска выходили на его границы. Председатель Совнаркома Вячеслав Молотов и секретарь ЦК ВКП(б) Лазарь Каганович 22 сентября сообщали отдыхавшему на юге Сталину об интервенции: «Позиции держав пассивны за исключением Америки, которая пока, по сведениям прессы, собирается выступить, считая японское наступление нарушающим не пакт Келлога, а решения Вашингтонской конференции 1921 года... ПБ поручило наркому иностранных дел Максиму Литвинову вызвать японского посла для получения информации и разъяснения о событиях в Маньчжурии и, в частности, о действиях, задевающих и могущих задеть интересы КВЖД». Сталин отреагировал на следующий день: «Вероятнее всего, что интервенция Японии проводится по уговору со всеми или некоторыми великими державами на базе расширения и укрепления сфер влияния в Китае... Наше военное вмешательство, конечно, исключено, дипломатическое вмешательство сейчас не целесообразно, так как оно может лишь объединить империалистов, тогда как нам выгодно, чтобы они рассорились. В печати надо вести себя так, чтобы не было никаких сомнений в том, что мы всей душой против интервенции».
В момент нападения Квантунской армии поддерживаемая Москвой компартия Китая и её войска были в отступлении, теснимые войском Гоминьдана, которое вёл сам Чан Кайши в рамках третьего карательного похода против Красной армии. Гоминьдановцам удалось нанести серьёзные удары по сети Дальбюро Коминтерна, коммунистов арестовывали тысячами, Генеральный секретарь ЦК КПК Сян Чжунфа был схвачен и казнён.
Сталин и Молотов дали добро на создание на подконтрольных КПК территориях Китайской Советской Республики (КСР). Её провозгласили 600 делегатов, собравшихся в селении Епин неподалёку от города Жуйцзинь 7 ноября 1931 года. Самым крупным её анклавом был Центральный советский район, куда входили юго-восточная Цзянси и западная Фуцзянь с населением 3–5 млн человек. Председателем ЦИК и главой Совнаркома КСР по согласованию с Кремлём стал Мао Цзэдун, его заместителями — Чжан Готао и Сян Ин. Самопровозглашённая и не признанная даже СССР Китайская Советская Республика весной 1932 года, продолжая бои с гоминьдановцами, официально объявила войну Японии. Этот акт поначалу имел скорее символическое значение — армии КСР находились далеко от Маньчжурии, но КПК становилась в глазах многих национальной силой.
США официально осудили действия Японии в Северо-Восточном Китае 7 января 1932 года, отправив ноты, содержание которых получило название «доктрины Стимсона» в честь госсекретаря: Вашингтон отказывался признавать территориальные и политические изменения, противоречащие принципам «открытых дверей» и «равных возможностей», договорным правам США или их граждан в Китае. «11 марта к этой формуле присоединилась вся Лига Наций» (Япония и Китай не голосовали).
В подтверждение серьёзности «доктрины непризнания» президент Герберт Гувер направил часть кораблей американского Тихоокеанского флота с Западного побережья США в Перл-Харбор. Но вслед за этим ничего не последовало. Показательно заявление Гувера: «Если бы Япония откровенно провозгласила главной целью своих действий стремление восстановить порядок в Китае и не допустить его большевизации, то Соединённые Штаты не могли бы выставить серьёзных возражений».
Однако своей атакой на Шанхай 29 января 1932 года японцы перешли черту, за которой последовал более решительный ответ западных держав. США, Великобритания и Франция сконцентрировали в Шанхае свои азиатские эскадры. Начались бои японцев с 19-й армией Гоминьдана, которые продолжались до мая и унесли 20 тысяч жизней. Только к лету «Шанхайский кризис» будет купирован — китайские войска оставили Большой Шанхай, японские отводились на территорию иностранного сеттльмента.
Уже к началу 1932 года Япония оккупировала весь юго-запад Маньчжурии, в феврале 1932 года заняла основной центр советского влияния в Китае — Харбин. «К этому моменту менее чем за пять месяцев японская армия захватила 1 100 000 квадратных километров китайской территории в трёх северо-восточных провинциях, что в три раза превышает площадь самой Японии». Или площадь Польши. Сколько должен захватить агрессор, чтобы это считалось войной?
«В Маньчжурии возникали партизанские отряды из тех, кто не пожелал смириться с чужеземным господством, и в борьбе с ними японцы применяли массовый террор, призванный запугать мирных жителей и лишить партизан помощи. О гуманизме при этом никто не вспоминал — японцы предпочитали перегнуть палку, лишь бы обеспечить себе полную свободу в покорённом районе».
Лорд Литтон с комиссией Лиги Наций прибыл для изучения ситуации в Японию 29 февраля 1932 года — за считанные часы до возникновения марионеточного государства Маньчжоу-Го, которое Токио срочно создавало на оккупированных китайских территориях. О его конституировании было объявлено 1 марта. Девятого марта верховным правителем был назначен последний император Китая Пу И в качестве регента. В сентябре 1932 года Япония и Маньчжоу-Го подписали протокол, который означал дипломатическое признание нового государства. На Токио возлагалась ответственность за его внутреннюю и внешнюю безопасность. Пу И откажется от титула регента и в торжественной обстановке вступит на Небесный Престол как император Маньчжоу-Го. «Пу И выполнил вычурный якобы японский ритуал, после которого его считали младшим единокровным братом японского императора Хирохито». Однако власть его была чисто номинальной. Управлял марионеточным образованием командующий Квантунской армией, который одновременно был и японским послом. Япония активно «обживала» Маньчжурию, построив там за два года более 1000 км железных дорог, 40 аэродромов, около 100 промышленных предприятий. Как и в других колониях, японцы развернули в Маньчжурии переселенческую политику под лозунгом «служения империи на территориях Азии».
Перед Москвой японцами был поставлен вопрос о дипломатическом признании нового государственного образования. Сталин наставлял Кагановича: «Мы не должны признать де-юре Маньчжурское государство. Настаивая на признании с нашей стороны, японцы рассчитывают поссорить нас с Китаем или с Маньчжурией: если признаем Маньчжурию — рассоримся с Китаем, если откажемся признать — рассоримся с Маньчжурским правительством. Так рассуждают японцы своим неглубоким, хотя и хитрым умом. Но эта игра не блещет большим умом. Если признание так необходимо и разумно, почему японцы сами не торопятся признать своё же собственное детище?».
С точки зрения Москвы (и истории) Вторая мировая война началась именно тогда. «Особенность данного момента заключается в том, что всё больше стирается грань между мирным положением и войной, — вползают в войну и воюют и без открытого объявления войны», — говорил Молотов в январе 1932 года на открытии XVII партконференции.
Появилась весьма протяжённая советско-японская сухопутная граница — от Владивостока и чуть ли не до Читы, на которой стали накапливаться японские войска. Угроза агрессии Японии против СССР становилась всё более актуальной. Пограничные столкновения шли постоянно, и вызовы Дальнему Востоку занимали центральное место в расчётах советских военных. И не зря. В конце сентября 1931 года Генеральный штаб японской армии принял документ «основные положения оперативного плана войны против России». Посланник США в Китае Джонсон сообщал в Госдеп 13 января 1932 года: «Высшие военные власти Японии пришли к заключению, что у них имеется возможность действовать в Маньчжурии и продвинуть японскую границу дальше на запад в подготовке к столкновению с Советской Россией, которое они считают неизбежным».
В Москве осенью 1931 года было принято решение о создании Тихоокеанского флота. Начала расти численность советских вооружённых сил на Дальнем Востоке. Однако СССР не тропился в драку. Москва официально заявила о нейтралитете в японо-китайской войне, разрешила использовать КВЖД для перевозки японских войск и вооружений. Впрочем, камнем преткновения в советско-японских отношениях стало само советское присутствие на КВЖД, мешавшее Токио установить полный контроль над Маньчжурией.
Одновременно Москва предприняла дипломатические зондажи позиции Японии. 31 декабря 1931 года Литвинов встретился с находившимся в Москве проездом из Европы главой японского МИДа Ёсидзавой и заявил ему, что «сохранение мирных и дружественных отношений со всеми нашими соседями, в том числе и с Японией, является основой нашей внешней политики». Было предложено заключить Пакт о ненападении и нейтралитете. Япония взяла долгую паузу, храня молчание, несмотря на неоднократные напоминания из Москвы.
На XVII съезде ВКП(б) прозвучало: «Отказ Японии от подписания Пакта о ненападении... лишний раз подчеркивает, что в области наших отношений не все обстоит благополучно... Одна часть военных людей в Японии открыто проповедует в печати необходимость войны с СССР и захвата Приморья при явном одобрении другой части военных, а правительство Японии, вместо того чтобы призвать к порядку поджигателей войны, делает вид, что его это не касается».
В начале 1932 года о планах войны с Советским Союзом публично говорили генералы Доихара и Судзуки. 14 марта «Известия» опубликовали два японских документа, где содержался призыв к войне с СССР, кардинальная цель которой заключалась «не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении советским Дальним Востоком и Восточной Сибирью». Позднее, на Токийском процессе над главными военными преступниками будет установлено, что автором одного документа был посол в Москве Хирота, а второго — военный атташе Касахара.
Москва делала всё, чтобы не спровоцировать войну с Японией. В апреле 1932 года Молотов говорил: «Начиная с белогвардейских выродков, господствовавших ранее в России, помещиков и капиталистов, и кончая агентами империалистических держав и китайскими генералами, готовыми любой ценой отстаивать свои генеральско-помещичьи интересы, — все они стремятся сорвать мирные переговоры СССР с Японией».
Чтобы не спровоцировать конфликт с Токио, а заодно и с Китаем, Кремль крайне осторожно повёл себя во время вспыхнувшего весной 1932 года антиправительственного восстания в Монголии. 10 июня Молотов, Ворошилов и Каганович били тревогу: «Отряды, подавляющие восстания, крайне утомлены, рассчитывать же на быструю ликвидацию восстания нет оснований». Монгольское правительство просило войск «для охраны военного имущества, правительства и других учреждений». Сталин возражал: «Считаю рискованной посылку наших войск в Монголию... Поспешное и недостаточно подготовленное решение в этом деле может развязать конфликт с Японией и дать базу для единого фронта Японии, Китая, Монголии против СССР... Советую немедля и в самом секретном порядке вывезти из Монголии в СССР все и всякие документы, шифровки, протоколы, бумаги, свидетельствующие о работе советских людей и представителей СССР в Монголии».
Дальневосточная ситуация обострилась после военного мятежа в Японии 15 мая 1932 года, когда группа молодых флотских офицеров ворвалась в резиденцию премьера Инукаи и убила его. Закончился период партийных кабинетов, и утвердилось Правительство национального единства во главе с адмиралом Сайто Макото, в котором идеолог экспансии генерал Араки занял пост военного министра.
Теперь Советский Союз, ориентируясь на собственные геополитические интересы, был не против нормализации отношений с гоминьдановским правительством и оказания ему помощи в борьбе с японской агрессией. Советский Союз приютил на своей территории более 20 тысяч бежавших от японцев гоминьдановских военнослужащих, помогал им в операциях в Северной Маньчжурии. Интерес Москвы был понятен: создать максимум проблем для Японии внутри Китая силами китайцев, повернуть её военную активность на юг, подальше от советских границ. Москва втягивалась в дипломатический диалог одновременно и с Японией, и с Гоминьданом.
СОВЕТСКО-КИТАЙСКИЙ ПАКТ
Чан Кайши долго и слышать не хотел о договорённостях с Москвой. Но в его окружении было немало сторонников сближения с СССР, и к лету 1932 года он пошёл им навстречу, сделав предложение о восстановлении дипломатических отношений и заключении договора о ненападении с Советским Союзом. Чем озадачил Политбюро. Молотов и Каганович сообщали 12 июня: «Можно быть уверенными, что китайцы прямо включат в пакт о ненападении какие-либо пункты, прямо связывающие нас в нашей маньчжурской политике». Первая реакция Сталина была настороженной: «Предложение нанкинцев о пакте ненападения — сплошное жульничество. Вообще, нанкинское правительство состоит сплошь из мелких жуликов. Это не значит, конечно, что мы не должны считаться с этими жуликами или их предложением о пакте ненападения; но иметь в виду, что они мелкие жулики, всё же следует».
Информация о советско-китайских контактах просочилась в Токио. Полпред Трояновский сообщал, что «среди японцев имеется настроение пойти на пакт с нами, оговорив, во избежание претензий Китая, заключение пакта «ввиду разрешения основных вопросов». Генсек 20 июня ответил: «Если японцы действительно пойдут на пакт, то это, возможно, потому, что они хотят этим расстроить наши переговоры с китайцами о пакте, в который японцы, видимо, серьёзно верят. Поэтому нам не следует обрывать переговоры с китайцами, а наоборот, надо их продолжить и затянуть, чтобы попугать японцев перспективой нашего сближения с китайцами и тем самым заставить их поторопиться с подписанием пакта с СССР». Отсюда решение ПБ от 21 июня: вступить в переговоры с японцами, одновременно затягивая, но не прерывая разговоров с гоминьдановцами.
Ситуация на Дальнем Востоке всё сильнее подталкивала Кремль к поиску союзников или хотя бы «друзей против» Японии. В этой связи взоры всё чаще обращались на Соединённые Штаты, в отношении которых чувства были двоякие. Молотов запросил согласие Сталина на приём делегации деловых кругов США и 19 июня получил добро: «САСШ — дело сложное. Поскольку они пытаются вовлечь нас лаской в войну с Японией, — мы их можем послать к матери. Поскольку же нефтяники САСШ согласны дать нам 100 миллионов рублей в кредит, не требуя от нас политических компенсаций, — было бы глупо не брать от них денег».
Сталин высказался за одновременное сближение и с Гоминьданом, и с Америкой: «Согласен, что в отношении Нанкина нужна сдержанность, но позицию сдержанности нужно проводить так, чтобы не получилось отталкивания нанкинцев в объятия Японии... Если Япония благодаря нашей излишней сдержанности и грубости к китайцам заполучит в своё распоряжение нанкинцев и создаст единый фронт с ними, а от Америки получит нейтралитет, — нападение Японии на СССР будет ускорено и обеспечено... Мы должны давить на Японию перспективой сближения СССР с Нанкином и Америкой, чтобы заставить их поторопиться с заключением пакта с СССР».
В Токио меж тем фонтанировала стратегическая мысль. В конце августа 1932 года Генштаб разработал план войны против СССР на 1933 год, в котором исходил из того, что Япония уже достигла необходимого стратегического превосходства над советской группировкой войск на Дальнем Востоке. К концу 1932 года план был одобрен императором Хирохито. Продолжались провокации на КВЖД. Судьба советско-японского договора висела в воздухе не из-за позиции Москвы, а именно из-за принципиального неприятия его японскими военными, которые настаивали на войне с СССР. В результате Москва сделала окончательный выбор в пользу Китая.
12 декабря 1932 года в Женеве Литвинов и китайский делегат на конференции по разоружению Янь Хойцин обменялись нотами о восстановлении дипломатических и консульских отношений. Молотов заверил, что «СССР является безусловным сторонником независимости, неприкосновенности и суверенитета Китая над всеми его частями». Кроме СССР, Китай в то время так открыто не поддержал никто.
Уже 13 декабря — как знак крайнего недовольства — министр иностранных дел Японии Утида вручил полпреду Трояновскому конфиденциальную ноту, отклонявшую советское предложение о двустороннем пакте под тем предлогом, что обе стороны уже участвуют в пакте Бриана — Келлога. Советско-японские отношения вступили в полосу открытой конфронтации.
К октябрю 1932 года комиссия лорда Литтона завершила своё расследование, представив весьма сдержанный доклад. Но в нём отвергалась основная японская версия о том, что военная интервенция была актом самозащиты. «Без объявления войны значительная часть земель, бесспорно являющихся китайской территорией, была захвачена и оккупирована силами Японии и вследствие этой операции была отделена и объявлена независимой от Китая». Китай признавался «организованным государством», Маньчжурия — китайской территорией, Маньчжоу-Го — порождением Квантунской армии.
И Япония не останавливалась. В январе 1933 года её войска захватили Шанхайгуань, что означало перенесение военных действий за пределы Маньчжурии. Токио объявило провинцию Жэхэ — прилегающую к Пекину — территорией Маньчжоу-Го и двинуло свои войска в Жэхэ, захватив её столицу Чэндэ и несколько застав на Великой Китайской стене.
В феврале 1933 года произошло выяснение отношений между Лигой Наций и Японией. Возглавлявший японскую делегацию Мацуока Ёсукэ 24 февраля утверждал, что в Китае отсутствует законное правительство, страна — в состоянии упадка, из-за чего «десятки миллионов людей потеряли свои жизни в ходе междоусобной войны, тирании, разгула преступности, голода и наводнений». Япония, доказывал Мацуока, является «великой цивилизованной нацией», которая «была и будет оплотом мира, порядка и прогресса на Дальнем Востоке». Тем не менее отчёт Литтона был принят Лигой Наций 41 голосом против одного (Японии) при одном воздержавшемся (Сиам). Мацуока был встречен на родине, как герой.
После «многих бессонных ночей» 27 марта император Хирохито издал эдикт о формальном выходе Японии из Лиги Наций. Токио отказывалось и от всех международных договорённостей, заключённых на Вашингтонской конференции. Таким образом, Вашингтонский столп Версальско-Вашингтонской системы был взорван первым.
Санкций за это против Японии никто применять и не думал. Не дождавшись реальной помощи от Лиги Наций, правительство Чан Кайши вступило в переговоры с Японией. В мае 1933 года в Тангу близ Пекина было подписано «соглашение о перемирии», по которому японцы добились не только признания де-факто «политических изменений» в Маньчжурии, но и создания контролируемой японской администрацией зоны на севере провинции Хубэй. Это соглашение, которое называли «жертвоприношением агрессору», только подталкивало Токио к новым захватам. Лондон и Вашингтон лишь заявили о непризнании японских захватов.
После перемирия в Тангу Чан Кайши и Ван Цзинвэй провозгласили «политику спасения родины», включавшую в себя уничтожение коммунизма и борьбу с сепаратизмом. А в Японии опять активизировалось планирование войны с СССР. Очередной военный план намечал для вторжения на его территорию в 1934 году мобилизацию 30 дивизий, способных забрать Приморье, Забайкалье и Сибирь. Американский посол Грю сообщал в Вашингтон, что при сохранении нынешней ситуации советско-японская война представлялась неизбежной, наблюдатели в Токио расходились только в том, когда это произойдёт. Большинство указывало на весну 1935 или 1936 года.
В течение весны — лета 1933 года происходили многочисленные инциденты на советско-маньчжурской границе — с рыболовецкими судами, с нарушением японским ВМФ советских территориальных вод. На территории СССР шли аресты многочисленных «японских шпионов».
Основным источником напряжённости оставалась КВЖД, китайская доля которой официально перешла в Маньчжоу-Го, а фактически — под японский контроль. Литвинову приписывается формулировка: «Лучше продать, чем прос..ать». 26 июня в Токио начались переговоры о продаже Китайско-Восточной железной дороги. Делегация Маньчжоу-Го вообще отрицала право собственности СССР на КВЖД и предлагала цену на порядок ниже той, на которую рассчитывало советское правительство. 19 сентября было принято решение арестовать группу советских служащих железной дороги, что заранее стало известно нашей разведке, читавшей японские коды. Из Москвы была направлена резкая нота, реакции на которую не последовало, и советская делегация заявила о невозможности продолжения переговоров в таких условиях.
Это был период наибольшего обострения отношений. 10 октября Сталин не без оснований утверждал в послании Молотову, Кагановичу и Ворошилову: «Имейте в виду, что японцы наверняка готовят нам войну, и мы должны быть всегда начеку». А 21 октября Генсек предлагал коллегам: «По-моему, пора начать широкую, осмысленную (не крикливую!) подготовку и обработку общественного мнения СССР и всех других стран насчёт Японии и вообще против милитаристов Японии».
Молотов на призыв откликнулся и включил в свой доклад по поводу годовщины Октября соответствующий пассаж: «Когда мы читаем изо дня в день сообщения из японской и маньчжурской печати о смехотворных планах некоторых японских деятелей насчёт захвата Сибири, насчёт отторжения Приморья, когда эти планы и рассуждения становятся всё более откровенными и наглыми — мы вынуждены насторожиться, тем более что события на КВЖД и в пограничных районах свидетельствуют о том, что господа авантюристы всё более склонны переходить от слов и статей к провокационным действиям и выступлениям».
Японский фактор (наряду с германским) заставлял Москву форсировать сближение с Соединёнными Штатами, которое привело к установлению дипломатических отношений.
Фактором сближения СССР и США стала победа на выборах 1932 года Франклина Рузвельта. Джордж Кеннан рассказывал о нём: «Он дорожил восстановлением взаимоотношений с Советским Союзом ради отрезвления немецких нацистов и японских милитаристов... Что касается меня, то я был настроен скептически. Никогда, ни во время войны, ни позднее, я не считал Советский Союз подходящим реальным или потенциальным союзником для нашей страны».
Американскую сторону к сотрудничеству с СССР тоже подталкивал, в первую очередь, японский фактор. Биограф Рузвельта Анатолий Уткин подчёркивал, что главной дипломатической ареной его действий «в 30-е годы стала не Европа, а Азия», и «Рузвельт встал на путь сближения с СССР как потенциальным союзником в нейтрализации японской агрессии (и возникающей нацистской угрозы в Европе)». И вообще, в 1930-е годы «в Вашингтоне интересовались Советским Союзом прежде всего как фактором в тихоокеанском раскладе сил».
Посол США в Японии Джозеф Грю в феврале 1933 года сообщал Рузвельту, что «большая часть общества и армия под влиянием пропаганды пришли к выводу о неизбежности войны Японии с Соединёнными Штатами, либо Японии с Россией, либо с обеими странами сразу». А в мае добавлял: «Япония, возможно, обладает наиболее совершенной, сбалансированной, скоординированной и поэтому наиболее могущественной военной машиной в современном мире... В то же время вооружённые силы рассматривают Соединённые Штаты в качестве своего потенциального противника».
Главными сторонниками Рузвельта в вопросе о признании СССР стали специальный помощник госсекретаря Уильям Буллит, помощник госсекретаря Мур и министр финансов Моргентау. От президента пришло послание Председателю ВЦИК Михаилу Калинину о желательности нормализации отношений.
Переговоры начались 7 ноября и продолжались не полчаса, как предполагал Литвинов, а 10 насыщенных дней. К чести Рузвельта надо заметить, он ни разу не угрожал срывом переговоров и ни разу не упомянул о нелегитимности советского режима — любимом коньке его предшественников-республиканцев. В разговоре с Литвиновым Рузвельт заговорил о двух источниках военной опасности — Японии и Германии, подчеркнув, «что мы находимся между этими опасностями, но что вместе с Америкой мы могли бы, может быть, эти опасности предотвратить». 16 ноября 1933 года переговоры о дипломатическом признании СССР завершились успехом.
Буллит, первый американский посол, приехал в Москву с ознакомительным визитом 11 декабря и успел провести переговоры с Калининым, Сталиным, Молотовым, Ворошиловым, Литвиновым. Генсек, не имевший обыкновения принимать послов, заявил, что Буллит может его видеть, когда пожелает. И устроил в честь его отъезда грандиозный приём в Кремле. Молотов говорил Буллиту о высокой вероятности войны с Японией, называя крайним сроком 1935 год. Посол выразил надежду на то, что СССР сможет осуществлять свой социально-экономический эксперимент в мирных условиях.
Конкретных договорённостей с США в отношении Токио достигнуто не было, но там возникла полная уверенность, будто Буллит заключил в Москве тайное военное соглашение о сотрудничестве против Японии, что охладило некоторые горячие головы. В Стране восходящего солнца в очередной раз шла острая борьба по поводу основного направления будущей экспансии. Убирая детали, армейское руководство предлагало идти на север, флотское — на юг, дипломаты, в том числе и новый глава МИДа Хирота, призывали подождать с войной лет пять-шесть. К последнему мнению склонялся и император Хирохито. В октябре 1933 года кабинет поддержал программу императора, направленную на усиление военного потенциала, и с упором на экспансию в южном направлении. Не без влияния визита Буллита в Москву в январе 1934 года свой пост покинул глава ястребов — военный министр Араки.
Для противодействия японским проискам Советский Союз выступал с инициативой договора между СССР, США, Китаем, Англией и Францией. Но понимания не встретил. Даже переговоры об урегулировании финансовых претензий по царским долгам приобретали японское измерение. Сталин предлагал «пойти на некоторые уступки Рузвельту. Имейте в виду, что соглашение с Рузвельтом может облегчить как проведение восточного регионального пакта со всеми вытекающими последствиями, так и борьбу с Японией, что для нас очень важно».
В конце февраля 1934 года — после освобождения из-под ареста совслужащих КВЖД — переговоры о продаже железной дороги продолжились. Летняя переписка Сталина, Молотова и Кагановича в 1934 году в основном посвящена деталям сделки с Японией. Соглашение будет подписано только 23 марта 1935 года, после двухлетнего переговорного марафона. СССР смог получить лишь пятую часть от минимальной рыночной цены КВЖД и был вытолкнут из Маньчжурии.
К улучшению отношений с Японией это не привело. Молотов замечал: «Дорога передана японо-маньчжурским властям... от сделанного нами три года тому назад предложения о заключении советско-японского договора о ненападении Япония до сих пор уклоняется. Попытки новых и новых нарушений наших границ со стороны японо-маньчжурских военных отрядов не прекращаются и не сокращаются…».
Крайне неблагоприятно для Москвы складывалась ситуация внутри Китая. Чан Кайши решил, что настало время расправиться с коммунистами. В октябре 1934 года Центральная Красная армия потерпела тяжёлое поражение от войск Гоминьдана, и её основные силы начали свой знаменитый Великий поход из Центрального советского района на запад, с трудом прорывая кольца окружения. Повестки дня Сталина и Мао не вполне совпадали. В грубом приближении: «Сталин желал национального единства в Китае, единства КПК и Гоминьдана в целях оказания отпора Японии. Мао Цзэдун полагал, что главное — это, выдвигая лозунг сопротивления Японии, в то же время использовать ситуацию для того, чтобы свергнуть власть Чан Кайши, Гоминьдана и занять место верховного владыки Китая». Впрочем, до этого было ещё далеко.
Решения VII конгресса Коминтерна о Народном фронте имели исключительно большое значение для Китая, где это вылилось в новый курс на создание единого антияпонского национального фронта. Георгий Димитров с благословения Политбюро наставлял ЦК КПК: «В политическом отношении единый антияпонский национальный фронт должен представлять соглашение между КПК, Гоминьданом и другими организациями на общей антияпонской платформе, при сохранении полной политической и организационной самостоятельности их... Мы думаем, что неправильно ставить Чан Кайши на одну доску с японскими захватчиками... Для серьёзного вооружённого сопротивления Японии необходимо также участие армии Чан Кайши, либо её подавляющей части». Мао Цзэдун в борьбе с собственными левыми установку поддержал. В декабре 1935 года он говорил: «Сектантство «распугивает рыбу — и она уходит вглубь, распугивает птиц — и они улетают в чащу», оно гонит на сторону врага многомиллионные массы... Мы решительно отвергаем сектантство; нам нужен единый революционный национальный фронт, который нанесёт смертельный удар японскому империализму и национальным предателям».
Сохранившиеся отряды КПК к концу 1935 года оборудовали новые базы в безлюдной местности провинции Шэньси. Именно в ходе этого похода у коммунистов появился бесспорный вождь в лице Мао Цзэдуна, сделавший своей столицей городок Яньань.
К зиме 1934–1935 годов обозначилась ещё одна острейшая проблема в отношениях СССР с Японией: войска Маньчжоу-Го вступили в китайскую провинцию Чахар, граничившую с юго-восточной частью Монгольской Народной Республики. В январе произошёл первый из пограничных инцидентов, которые вскоре начнут происходить каждую неделю. В Москве это расценили как стратегическую угрозу: в случае захвата Улан-Батора японцы могли перерезать Транссиб и изолировать советский Дальний Восток.
В мае — июне 1935 года Квантунская армия и Гарнизонная армия в Тяньцзине, спровоцировав ряд инцидентов, добились изгнания сил Гоминьдана из провинций Хэбэй и Чахар. В Тунчжоу было провозглашено создание «Восточно-Хэбэйского антикоммунистического автономного совета». Совет заявил об отделении от Китая.
«План войны против СССР на 1936 год» был утверждён императором в августе 1935 года. Момент был во многом решающим. Если бы Токио удалось договориться с Чан Кайши — на антикоммунистической основе, — то шансы на войну с СССР резко возрастали. В октябре 1935 года глава МИД Японии Хирота провозгласил «три принципа», выполнения которых потребовал от Нанкина: подавление антияпонского движения, переориентация с Европы и Америки на Токио; официальное признание Маньчжоу-Го; сотрудничество с Японией в борьбе с коммунистическим движением на севере Китая. Чан Кайши пошёл на переговоры. Но по принципиальным позициям проявил твёрдость. Полагаю, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что его сын и наследник находился в Москве.
Чан Кайши вновь обратил свой взор на СССР. 18 ноября Чан поставил перед СССР вопрос о желательности заключения двустороннего соглашения о военном сотрудничестве. Кремль ответил принципиальным согласием, но воздержался от немедленных шагов, поскольку не был уверен в готовности Гоминьдана реально сражаться с японцами и опасался спровоцировать Токио на резкие шаги. При этом с момента Маньчжурского инцидента 1931 года до конца 1935 года Советский Союз увеличил число своих дивизий на Дальнем Востоке с 8 до 14, самолётов — с 200 до 940.
В течение всего 1936 года происходили пограничные столкновения с японцами, арестовывались японские служащие советского посольства в Токио, задерживались японские суда в наших рыболовных водах, шли споры по поводу выполнения или невыполнения соглашения по КВЖД.
В 1936 году руководство Японии продолжило метания, приняв решение «о подготовке к войне на двух направлениях: северном — против СССР и южном — против США, Великобритании, Франции и Голландии. В июне принимаются два документа: «Курс на оборону империи» и «Программа использования вооружённых сил». В них было решено «считать главными потенциальными противниками США и Советский Союз, а следующими по важности — Китай и Великобританию». Ставилась задача увеличить численность сухопутных войск до 50 дивизий, авианосцев — с 4 до 12.
«Основные принципы национальной политики» от 7 августа 1936 года ставили задачу «осуществить военные приготовления в армии, которые заключаются в увеличении расположенных в Маньчжоу-Го и Корее контингентов войск настолько, чтобы они могли противостоять вооружённым силам, которые Советский Союз может использовать на Дальнем Востоке, и, в частности, были бы способны в случае военных действий нанести первый удар по расположенным на Дальнем Востоке вооружённым силам СССР». Но одновременно говорилось о расширении «нашего национального и экономического продвижения на юг, в особенности в район стран Южных морей».
Японцы своей жестокой политикой и высокомерием «восстановили против себя десятки миллионов простых китайцев, поднявшихся на борьбу против захватчиков».
Москва активизировала свои усилия в Китае. Сталин 8 сентября 1936 года одобрил план: занятие Китайской красной армией «района Нинся и западной части провинции Ганьсу... Оружие сосредоточить к декабрю 1936 года на южной границе МНР и продать его через иностранную фирму».
Советский Союз изготовился к схватке с Японией, когда уже шло столкновение с силами нацизма в Европе.
НИКОНОВ Вячеслав Алексеевич,
доктор исторических наук, председатель Комитета Государственной Думы по образованию и науке
Журнал «Стратегия России», № 4, апрель 2020 г.