Ночь, которая потрясла мир
06.12.2017 | Журнал «Стратегия России»Ночь, которая потрясла мир
Окончание. Начало в № 11, 2017
В прошлом номере мы начали публикацию главы из новой книги известного российского политика, доктора исторических наук Вячеслава Алексеевича Никонова «Октябрь 1917». Монография напечатана в ноябре 2017 года в издательстве «ЭКСМО». Она стала продолжением книги «Крушение России. 1917», вышедшей в 2011 году и неоднократно переиздававшейся. Сегодня даём окончание главы, повествующей о переломных моментах в октябрьском перевороте, — Втором съезде Советов, взятии Зимнего дворца и аресте Временного правительства.
Второй Всероссийский съезд Советов всё не открывался. Ленин ждал взятия Зимнего. Меньшевики и эсеры просили время для завершения консультаций, которые не прекращались вплоть до открытия съезда. Большинство их руководства настаивало на том, чтобы с него уйти. Суханов был категорически против: «Во-первых, съезд был совершенно законным, и законности его никто не оспаривал. Во-вторых, съезд представлял самую подлинную рабоче-крестьянскую демократию, и надо сказать, что немалая часть его состояла из участников первого, июньского… В-третьих, спрашивается, куда же уйдут с советского съезда правые меньшевики и эсеры? Куда уйдут они из Совета?.. И почему? Зачем? Потому что съезд объявит власть Советов, в которой ничтожному меньшевистско-эсеровскому меньшинству не будет дано места! Я сам признавал этот факт роковым для революции. Но почему это связывается с уходом из представительного верховного органа рабочих, солдат и крестьян?.. Единственный аргумент, который пришлось слышать от правых: большевистская авантюра будет ликвидирована не нынче завтра; Советская власть не продержится дольше нескольких дней, и большевиков в такой момент надо изолировать перед лицом всей страны; их надо бить сейчас всеми средствами и загнать их в угол всеми бичами и скорпионами»1.
Регистрация делегатов показывала, что большевиков и левых эсеров среди них если и большинство, то минимальное. О партийном составе съезда сведения самые противоречивые. Оно и понятно: «в суматохе событий регистрировались не все делегаты; незарегистрированными также остались приехавшие с опозданием»2. Поэтому данные анкетной комиссии дают условные цифры: к моменту открытия съезда зарегистрировались 649 делегатов, из которых 390 — большевики, 160 — эсеры, 72 — меньшевики, 27 — другие3. Перевес шаткий, но Ленин очень надеялся, что правые социалисты в знак протеста покинут съезд, и тогда можно будет принять любое решение.
Наступала ночь, и держать делегатов в зале становилось всё труднее. «Делегаты нервно бегали по фракциям и коридорам, собирались в кучки, загораживая проход, сплошной толпой стояли в буфете. Всюду мелькали винтовки, штыки, папахи. Усталая охрана дремала на лестнице: солдаты, матросы, красногвардейцы сидели на полу коридора, прижимались к стенам. Было душно, грязно… Съезд открывался далеко не в торжественной обстановке: он открывался среди огня и, казалось, среди самой спешной и черновой деловой работы»4.
Вильямс запомнил: «Было почти десять часов вечера, когда я вошёл в беломраморный зал. Делегаты съезда толпились во всех дверях и проходах, стояли вдоль стен и сидели на подоконниках, — запомнил Вильямс. — Казалось, что незанятыми оставались только огромные люстры под потолком»5. Там были далеко не только делегаты, но и все желающие и любопытствующие. Супруга Свердлова Клавдия Тимофеевна подтверждала, что «специальных пропусков для входа в зал заседаний не требовалось, а пропуск в Смольный у меня был… Огромный актовый зал был забит до отказа. Делегаты сидели в первых рядах, а остальные — сзади. Делегатские места от гостевых ничем отделены не были»6.
Зал не отапливался, но было жарко и смрадно от испарений сотен человеческих тел. Синий табачный дым поднимался вверх и висел в спёртом воздухе. «Офицерские погоны, интеллигентские очки и галстуки первого съезда почти совершенно исчезли, — делился впечатлениями Троцкий. — Безраздельно господствовал серый цвет в одежде и на лицах. Все обносились во время войны. Многие городские рабочие обзавелись солдатскими шинелями. Окопные делегаты выглядели совсем не картинно: давно не бритые, в старых рваных шинелях, в тяжёлых папахах, нередко с торчащей наружу ватой, на взлохмаченных волосах. Грубые обветренные лица, тяжёлые потрескавшиеся руки, жёлтые от цигарок пальцы, оборванные пуговицы, свисающие вниз хлястики, корявые рыжие, давно не смазывавшиеся сапоги. Плебейская нация впервые послала честное, не подмалёванное представительство, по образу и подобию своему»7. Недолюбливал Троцкий народ России.
Суханову тоже «бросалась в глаза огромная разница: Петербургский Совет, то есть, в частности, его рабочая секция, состоявшая из петербургских середняков-пролетариев, в сравнении с массой Второго съезда казалась римским сенатом, который древний карфагенянин принял за собрание богов… Из окопов и из медвежьих углов повылезли совсем сырые и тёмные люди; их преданность революции была злобой и отчаянием, а их «социализм» был голодом и нестерпимой жаждой покоя»8.
Трудно себе представить более беспорядочное и сумбурное заседание. Стенограммы не велось. Стенографистки ЦИК из принципа покинули Смольный. В 22:40 Дан — в мешковатом мундире военного врача — позвонил в колокольчик и печально произнёс:
— Власть в наших руках.
Пауза, зал затих.
— ЦИК считает излишним открывать настоящее заседание политической речью. Для вас станет это абсолютно понятным, если вы вспомните, что я являюсь членом президиума ЦИК, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенный на них ЦИК. Без всяких речей объявляю заседание съезда открытым и предлагаю приступить к выборам президиума9.
В обстановке общего шума и гвалта было предложено заменить президиум (Дан, Гоц, Либер, Богданов, Бройдо, Филипповский), который занимал своё место по праву избрания предыдущим, Первым, съездом. Новый президиум большевик Аванесов предлагает выбрать на коалиционной основе, пропорционально числу делегатов, уже записавшихся во фракции: 14 большевиков, 7 эсеров, 3 меньшевика, 1 меньшевик-интернационалист. Фракция украинской соцпартии просит одно место для себя и его получает. Гендельман берёт слово от правых эсеров и заявляет, что они не будут участвовать в выборах президиума. С таким же заявлением выступил от меньшевиков Хинчук — бывший председатель Моссовета, будущий советский посол в Берлине. Меньшевики-интернационалисты «воздерживаются» от участия в выборах президиума, «пока не будут выяснены некоторые вопросы»10.
Старый ЦИК ушёл, и на его место сели Троцкий, Каменев, Зиновьев, Луначарский, Муранов, Коллонтай, Ногин, Рыков, Рязанов, ещё несколько большевиков и левых эсеров — Камков, Карелин, Спиридонова, Мстиславский. Ленин хоть и был избран в президиум, в зале не появлялся. По официальной советской версии он в этот момент руководил вооружённым восстанием. «Отсутствие имени Свердлова объясняется, очевидно, тем, что он сам составлял список, и в суматохе никто его не поправил, — объяснял Троцкий. — Для тогдашних нравов партии характерно, что в президиум оказался включён весь штаб противников восстания: Зиновьев, Каменев, Ногин, Рыков, Луначарский, Рязанов».
Председательствовал Каменев, с начала восстания взявший назад своё заявление о выходе из ЦК. Повестка дня, утверждённая прежним Исполкомом (текущая ситуация, Учредительное собрание, перевыборы ЦИК), сразу поломана: Каменев предложил обсудить вопросы о власти и правительстве, о войне и мире.
«Необычный глухой и тревожный грохот врезывается извне в шум собрания: это Петропавловская крепость скрепила порядок дня артиллерийским выстрелом, — писал Троцкий. — Ток высокого напряжения прошёл через съезд, который сразу почувствовал себя тем, чем был в действительности: конвентом гражданской войны»11. На трибуне Мартов, напрягающий изо всех сил свой хриплый голос туберкулёзника:
— Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Вопрос о власти стал решаться путём заговора. Все революционные партии поставлены перед свершившимся фактом. Необходимо мирное разрешение кризиса для создания власти, которая была бы признана всей демократией. Предлагаю избрать делегацию для переговоров с другими социалистическими партиями и организациями, чтобы достигнуть прекращения начавшегося столкновения12.
«Выступление Мартова встречается шумными аплодисментами очень большой части собрания. Видимо, многие и многие большевики, не усвоив духа учения Ленина и Троцкого, были бы рады пойти именно по этому пути»,13 — писал Суханов. К предложению Мартова присоединяются левые эсеры, объединённые социал-демократы и фронтовая группа. Луначарский направляется на трибуну от имени большевистской фракции как самый миролюбивый её представитель:
— Фракция большевиков решительно ничего не имеет против предложения Мартова. Напротив, она заинтересована в том, чтобы все фракции выяснили свою точку зрения на происходящие события и сказали бы, в чём они видят выход из создавшегося положения.
Предложение Мартова принимается единогласно14. «Никакого риска для большевиков тут нет, — замечает Суханов. — На съезде, как и в столице, они — хозяева положения. Но всё же дело оборачивается довольно благоприятно… Ленин и Троцкий, идя навстречу собственной массе, вместе с тем выбивают почву из-под правых: уходить со съезда, когда большевики согласились вместе обсудить основные вопросы, считавшиеся уже предрешёнными, — это не только кричащий разрыв с Советом и революцией ради всё тех же старых, дрянных, обанкротившихся, контрреволюционных идей; это уже просто бессмысленное самодурство контрреволюционеров»15.
Но ясно, что предложение Мартова каждый понимал по-своему, и момент единодушия длился недолго. На трибуне делегат комитета 12-й армии меньшевик Хараш, на погонах — капитанские звёздочки:
— Политические лицемеры предлагают решать вопрос о власти. Между тем он решается за нашей спиной. Пока здесь вносится предложение о мирном улаживании конфликта, на улицах Петрограда уже идёт бой. Вызывается призрак Гражданской войны. Меньшевики и эсеры считают необходимым отмежеваться от всего того, что здесь происходит и собрать общественные силы, чтобы оказать упорное сопротивление попыткам захватить власть. Удары по Зимнему дворцу вколачивают гвозди в гроб той партии, которая пошла на подобную авантюру.
От фронтовой группы слово берёт ещё один меньшевик — поручик Кучин:
— Съезд несвоевременен и даже неправомочен. Армия не имеет на нём своего полного представительства. Отныне арена борьбы переносится на места — там необходима мобилизация сил.
— От чьего имени говорите вы? — кричат из зала.
Кучин перечислил комитеты 11 армий, которые накануне высказались против перехода власти к Советам, и начал зачитывать резолюции армейских комитетов. В ответ крики:
— Начальство! Когда выбраны? А солдаты что говорят? От штаба говорите вы, а не от армии!
— Фронтовая группа, — завершает Кучин, — снимает с себя всякую ответственность за последствия этой авантюры. Фронтовая группа покидает этот съезд16.
Сквозь шум и выкрики зала меньшевик Хинчук:
— Военный заговор большевиков ввергает страну в междоусобицу, срывает Учредительное собрание, грозит военной катастрофой и ведёт к торжеству контрреволюции. Единственный выход — переговоры с Временным правительством об образовании власти, опирающейся на все слои демократии… Мы снимаем с себя всякую ответственность за происходящее и покидаем съезд, приглашая остальные фракции собраться для обсуждения создавшегося положения.
«Это блестящее выступление сейчас же оборачивает настроение против «соглашателей», — фиксирует Суханов. — Большевистская масса сжимается вокруг Ленина. Негодование выражается очень бурно». Слышны крики:
— Дезертиры!.. Ступайте к Корнилову!.. Лакеи буржуазии!.. Враги народа!..
За Хинчуком сквозь рёв и свист эсер Гендельман с однотипным заявлением: переворот незаконный, требуем переговоров с Временным правительством. В зале начинается топот ног, свист и матерная ругань. «Зал начинает выходить из берегов. «Чистые» уходят небольшими группками, но это почти незаметно. Их провожают свистом, насмешками, бранью»17.
На трибуне солдаты — Гжельщак и Лукьянов. Посыл один:
— Жители окопов ждут с нетерпением передачи власти в руки Советов. Кучины представляют мнение кучек, с апреля сидящих в армейских и фронтовых комитетах.
Появляется представитель 2-го Латышского полка Карл Андреевич Петерсон и показывает пальцем на Хинчука и Кучина:
— Они не представляют солдат. Вы знаете хорошо, 12-я армия давно настаивает на переизбрании Совета и Искосола… Латышские стрелки неоднократно заявляли: Ни одной резолюции больше! Нужны дела! Нужно взять власть в свои руки. Пусть они уходят — армия не с ними! 18
С меньшевиками и эсерами солидаризируется Рафаил Абрамович Абрамович от имени группы Бунд: — Несчастье всё то, что происходит в Петрограде.
Бунд тоже под неодобрительный грохот зала потянулся к выходу.
Логика уходящих ясна Троцкому: «Их политический расчёт обнажён: большевики свалятся через несколько дней; нужно как можно скорее отделить себя от них, даже помочь опрокинуть их и тем застраховать по возможности себя и своё будущее… Из фракций правого крыла ушло, по-видимому, около 70 делегатов, то есть немногим более половины. Колеблющиеся подсаживались к промежуточным группам, которые решили не покидать съезд».
Вновь на трибуне Мартов:
— Необходимо приостановить кровопролитие…
— Это только слухи, — звучит из зала.
— Сюда доносятся не только слухи. Если вы подойдёте к окнам, то услышите и пушечные выстрелы. Предлагаю начать переговоры со всеми социалистическими партиями. До выяснения результатов переговоров приостановить работу съезда. Отпор Мартову даёт Троцкий:
— То, что произошло, это восстание, а не заговор. Восстание народных масс не нуждается в оправдании. Мы закаляли революционную энергию петербургских рабочих и солдат. Наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, заключите соглашение. С кем? С теми жалкими кучками, которые отсюда ушли?.. Тем, кто отсюда ушёл, как и тем, кто выступает с подобными предложениями, мы должны сказать: вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть, — в сорную корзину истории19.
Мартов заявляет, что в таком случае меньшевики-интернационалисты тоже покинут съезд. Суханов сетует: «Мартов в гневе, в аффекте стал пробираться к выходу с эстрады. А я стал в экстренном порядке созывать на совещание свою фракцию»20. Фракционное собрание на лету — Мартов одерживает верх над Сухановым 14 голосами против 12.
Троцкий от имени президиума предлагает резолюцию с осуждением попытки меньшевиков и эсеров сорвать «полномочное всероссийское представительство рабочих и солдатских масс в тот момент, когда авангард этих масс с оружием в руках защищает съезд и революцию от натиска контрреволюции… Уход соглашателей не ослабляет Советы, а усиливает их, так как очищает от контрреволюционных примесей рабочую и крестьянскую революцию». Съезд голосует «за».
Внеочередное заявление: представитель Исполкома крестьянских советов прибыл с поручением призвать крестьян покинуть этот «несвоевременный съезд» и отправиться к Зимнему дворцу.
— Там находятся три члена Исполнительного комитета крестьянских депутатов, в том числе Брешко-Брешковская. Мы идём сейчас туда, чтобы умереть с теми, кто послан туда творить нашу волю.
Представители крестьянского Исполкома тоже покидают съезд под реплики пробившегося на трибуну моряка с «Авроры»:
— Не бойтесь! Холостыми стреляем… Примем все меры, чтобы съезд мог спокойно продолжать свои занятия.
На трибуне появляется Камков и заявляет:
— Правые эсеры ушли, но мы, левые, остались.
Бурные аплодисменты. Но и Камков призывает к межпартийному диалогу:
— Необходимо создание единого революционного фронта. Большевики изолируют себя от умеренных элементов демократии.
Возражает Луначарский:
— Если бы мы, начав заседание, сделали какие-либо шаги, отметающие или устраняющие другие элементы, тогда товарищ Камков был бы прав. Но мы все единогласно приняли предложение Мартова о том, чтобы обсудить вопрос о мирных способах разрешения кризиса, но ведь нас засыпали градом заявлений. Против нас повели форменную атаку, говорили о гробах, в которые нужно вколачивать гвозди, стали нас называть преступниками, авантюристами. Нам пытались восстание народных масс представить как хитро задуманный заговор, а затем последовал уход, сопровождавшийся целым рядом оскорбительных, непарламентских выражений… К тем, которые ушли, давно уже неприменимо название революционеров, они прекращают даже свою соглашательскую работу и открыто переходят в лагерь корниловцев. С ними нам разговаривать не о чем.
Перед перерывом вновь звучат овации. В зале добавляется участников: это пришла большевистская фракция городской думы во главе с Иоффе, которая не захотела участвовать в шествиях её делегаций.
— Думская фракция большевиков явилась победить или умереть с Всероссийским съездом! — сообщает Каменев под гром аплодисментов21.
«В Большом зале Смольного огромное собрание стало явно разлагаться от беспорядка, тесноты, усталости и напряжения. По поводу резолюции, внесённой Троцким, выступали ораторы оставшихся фракций. И левые эсеры, и новожизненцы категорически осуждали поведение правых групп, но высказывались против резкой резолюции… Затем вновь появились «внеочередные ораторы». Но собрание взмолилось»22. В 2:40 — уже 26 октября — был объявлен перерыв на полчаса. К этому времени для большевиков были уже хорошие новости.
Страсти на съезде Советов уже вовсю кипели, а правительство в Зимнем ещё держалось, когда посланцы от городской думы во главе со Шрейдером, Исаевым и Кусковой начали возвращаться. «С Невы стали доноситься пушечные выстрелы, внося струйки какого-то леденящего холода в оживлённый говор в комнатах и коридорах. Стало понятно, что нельзя только говорить и спорить и строить концепции борьбы. Нужно сразу немедленно что-то делать», 23 — вспоминал Станкевич.
«Хоры полны публики, в проходах — общественные деятели и представители районных дум». Сообщение вернувшейся в 23:00 Кусковой о том, что на крейсер её не пустили, вызывает бурю возмущения. На кафедру вбежал эсер Быховский и взволнованно произнёс:
— Дума не может оставаться безучастной в такой момент, когда достойные борцы за народ оставлены одни в Зимнем дворце и готовы умереть!
Заявление произвело «потрясающее впечатление». Более экспансивные, как бывает, женщины взволнованно призывают думу идти и умереть вместе со своими избранниками в Зимнем дворце. Появляется министр Прокопович, возмущённый тем, что его не пускают в Зимний дворец разделить участь Временного правительства:
— Сейчас, когда умирают наши избранники, забудем все партийные счёты и все пойдём защитить или умереть.
Представители эсеров, меньшевиков и кадетов выражают готовность умереть с правительством за демократию. К ним присоединяются присутствовавшие на собрании городской голова Пятигорска и гласный Саратовской думы, некоторые думские журналисты, кое-кто из публики. Большевистская фракция, словами Троцкого, «пытается подать прозаический совет: чем бродить впотьмах по улицам, ища смерти, лучше по телефону убедить министров сдаться, не доводя до кровопролития. Но демократы возмущены: агенты восстания хотят вырвать у них из рук не только власть, но и право на героическую смерть!.. На это четырнадцать большевиков отвечают, что лучше победить со Смольным, чем погибнуть в Зимнем». Дума поимённым голосованием принимает решение идти ко дворцу — принято 62 голосами против 14 голосов большевиков при 3 воздержавшихся меньшевиках-интернационалистах. Большевики во главе с Иоффе покидают собрание и отправляются на съезд Советов.
Члены думы уже спустились вниз, чтобы начать шествие, но тут сообщили, что вернулась делегация, ездившая в Зимний дворец. Все опять вошли в зал, и заседание продолжилось. Шрейдер рассказал о своих злоключениях: ко дворцу делегацию не подпустили24. Своя история миссии Шрейдера была и у другой стороны. Её расскажет руководитель пропагандисткой комиссии ВРК Молотов: «Поздно вечером, когда революционные войска, вставшие на сторону большевиков, перешли к прямой осаде Зимнего дворца, в Смольный явилась делегация городской думы во главе с её председателем эсером Шрейдером. Делегация обратилась к Военно-революционному комитету, руководившему восстанием, с просьбой предоставить ей возможность направиться в Зимний дворец, чтобы предложить засевшим там министрам Временного правительства прекратить сопротивление… До смерти перепуганные, запутавшиеся в событиях, взбешённые успехами большевиков и вместе с тем жалкие в своей никудышности, они смогли думать только о каких-нибудь искусственных попытках выхода из тупика. Никому не нужные, не знающие, что делать с собой, они, однако, и в этот момент не хотели отказаться от политической театральности…
Беспомощность вчерашних представителей власти и бесцельность их попытки для Смольного сразу были ясны. Однако, имея на своей стороне полный боевой и не менее полновесный моральный перевес, Смольный не считал нужным препятствовать попытке осуществить это предложение. Наоборот, она должна была лишь подчеркнуть боевой и моральный авторитет Смольного даже в глазах прямых его врагов…
Помню, как мы уселись во дворе Смольного в автомобиль Шрейдера. Всего отправилось пять-шесть человек. Это было уже часов в одиннадцать-двенадцать ночи. Освещая фонарями автомобиля мокрую тёмную дорогу, мы пробирались по Суворовскому проспекту на Невский. Там и тут раздавались выстрелы, временами треск пулемёта. Выбрались на Невский. Чуть не на каждом шагу патрули Военно-революционного комитета останавливают автомобиль, мы показываем свои удостоверения и едем дальше…
Приближаемся к Мойке, которая в это время была чем-то вроде границы, отделяющей нас от сопротивляющегося с оружием в руках противника. Здесь, у моста Мойки, нас останавливает большой патруль. На углу улицы горит костёр — греются солдаты. Остановивший автомобиль патруль предлагает нам выйти на панель — ехать дальше уже невозможно...
Появляется знакомый мне по революционным дням в Петрограде тов. Дашкевич, бодрый, уверенный в близкой победе. Узнав, чего хочет делегация, он предлагает ей идти дальше пешком. Остался только квартал до площади перед Зимним дворцом. Он предупреждает делегацию, что их попытка вряд ли удастся. На площади перед Зимним дворцом вокруг памятника-колонны сгруппировался женский «батальон смерти» и какие-то остатки воинской части, ведущей обстрел всякой фигуры, появляющейся на площади. Делегация колеблется, идти ли ей дальше. Однако решается идти. Проходит несколько минут, и Шрейдер со своей делегацией возвращается обратно. Смущённый и ещё более жалкий, он снова лепечет о благой цели своего посредничества и о том, что теперь они видят своё бессилие что-нибудь сделать.
— Да, — говорит он, — мы признаём, что попытка наша безуспешна. Нам не удалось пройти к Зимнему дворцу. Всякая попытка войти на площадь встречается обстрелом с площади от памятника-колонны, несмотря на то, что мы давали всяческие знаки белыми платками о желании переговоров и посредничества во имя мира...
Садимся снова в автомобиль и приезжаем к городской думе... Я вошёл в помещение думы вместе с неудачливыми делегатами, на которых набросилась толпа думцев, без конца, но без всякого толку в этот вечер и ночь заседавших и обсуждавших положение в Петрограде.
Кое-кто из них встречался мне раньше, и теперь в общем гуле я еле разбирал знакомые голоса с какими-то не то восклицаниями, не то проклятиями. Глазами, полными ненависти, они провожали меня, проходившего мимо них к телефону. Мне нужны были только одна-две минуты, чтобы сообщить дежурному Военно-революционного комитета (кажется, это был тов. Скрыпник) о моей поездке с неудачливыми «посредниками»25.
После того, как Молотов покинул думу, а Шрейдер поведал печальную историю своей миссии, на трибуне появилась графиня Софья Владимировна Панина:
— Если гласные не могут подойти к Зимнему дворцу, то они могут стать перед орудиями, стреляющими в Зимний дворец, и категорически заявить, что только через их головы большевики могут расстреливать Временное правительство!
Речь Паниной вновь подняла боевой настрой, и члены думы двинулись было на улицу. Но тут новая весть: в думу направляется в полном составе Исполком Совета крестьянских депутатов для совместного заседания. Опять вернулись в зал. Пока ждали крестьянских депутатов, принесли неизвестно как доставленную из Зимнего «посмертную» записку министра земледелия Маслова: если ему суждено умереть, то он умрёт «с проклятием по адресу демократии, которая послала его во Временное правительство, настаивала на этом и теперь оставляет его без защиты». Снова заговорили о необходимости идти умирать вместе с правительством26.
После первоначального решения на этот счёт прошло уже полтора часа. Звонили по телефону в партийные организации, в Исполнительный комитет Совета крестьянских депутатов, созывая людей идти на Дворцовую площадь. «Возвышенная, граничащая с героическим экстазом атмосфера постепенно рассеивалась. Настроение спадало. И когда уже пошли, не было ни подъёма, ни вдохновения. Шли, по словам Зензинова, стройными рядами и с пением «Марсельезы»… Двигалась очень нестройная толпа — к думской процессии присоединилась и публика»27.
Участвовавший в процессии Станкевич подтверждал: «Вышли — много, быть может, несколько сот человек. Выстроились шеренгами и двинулись по Невскому проспекту. Вдруг голова шествия остановилась: дорогу преградил большевистский патруль. Начались долгие переговоры. Приехал грузовик, наполненный матросами, молодыми, разудалыми, но теперь какими-то странно задумчивыми парнями. Общественные деятели окружили грузовик и стали доказывать ему, что это неотъемлемое право каждого гражданина — быть со своим правительством в такие минуты. Матросы не отвечают и даже смотрят куда-то в сторону или, вернее, вверх, прямо перед собой, с платформы грузовика»28.
Застал эту процессию и вездесущие американские журналисты: «Поперёк широкой улицы стояли человек двадцать матросов и преграждали путь толпе людей, стремящейся пройти к Зимнему…
— Пропустите нас! Мы идём умирать, — упрашивали они матросов.
— Ступайте домой и примите яд, — послышался ответ. — А здесь ничего не выйдет. У нас приказ Военно-революционного комитета не пропускать вас. Умирать здесь не разрешается.
Посовещавшись, они обратились к матросам с более практическим вопросом:
— А что будет, если мы вдруг попробуем прорваться?
— Что ж, — ответил один матрос, — придётся вас немного поколотить, но убивать мы вас всё равно не будем, ни одного человека не убьём.
Тогда к толпе обратился министр снабжения Прокопович, который должен был находиться в Зимнем дворце…
— Товарищи! — дрожащим голосом воскликнул он. — Давайте вернёмся. Откажемся умирать от руки стрелочников!»29.
С гордым видом представители общественности зашагали назад.
Однако новость о том, что дума организует это шествие, стала последним лучиком надежды для защитников резиденции правительства. Распространившись среди юнкеров, известие получило такую форму: «общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут ко Дворцу, скоро должны подойти и освободить Дворец от осады»30. Юнкера, решившие было сдаваться, вновь приободрились.
Когда наступил новый день — 26 октября (8 ноября) — Зимний дворец ещё не был взят, а советская власть не была провозглашена. Что страна праздновала в течение трёх четвертей века именно 7 ноября, не вполне понятно.
В Зимнем остались только подростки-юнкера и кто-то из их командиров. Синегуб возле кабинета, где заседает правительство. «Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности, покинутым всеми, на волю волн взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».
— Господин офицер, господин офицер! — внезапно раздался зов сзади.
— Это вас зовут, — сказал мне мой спутник. Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания Правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.
— Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады. Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, — отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.
Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко.
— Это поразительно красиво будет, — говорил я сопровождавшему меня юноше.
— Ура! Да здравствует Россия! — закончил я сообщение новости и под общие торжественные крики «ура» юнкеров побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.
А в это время снова начала разговаривать с Невы “Аврора”»31.
На самом деле открыли огонь моряки-артиллеристы из Петропавловской крепости. Бьюкенен зафиксировал: «В одиннадцать часов бомбардировка началась снова, причём, как мы это наблюдали из окон посольства, по Троицкому мосту всё время ходили трамваи, как и всегда»32. Троцкий пишет: «Из 35 выстрелов, выпущенных в течение полутора-двух часов, попаданий было всего два, да и то пострадала лишь штукатурка; остальные снаряды прошли поверху, не причинив, к счастью, никакого вреда. Действительно ли причиною неумелость?.. Не правильнее ли предположить, что даже артиллеристы Лашевича давали преднамеренные перелёты в надежде, что дело разрешится без разрушений и смертей? Очень трудно разыскать теперь следы мотивов, которыми руководствовались два безымянных матроса»33.
Министры в крайне тревожном настроении прохаживались вдоль Фельдмаршальского зала. Около полуночи рядом с комнатой, где находилось правительство, раздался взрыв: матросы откуда-то сверху сбросили гранату. Из коридора в комнату внесли раненого юнкера, второй раненый зашёл сам. «Кишкин сделал перевязки, Бернацкий дал свой платок. Затем тушили пожар, возникший в коридоре от взрыва бомбы»,34 — зафиксировал Ливеровский. Непосредственное участие членов правительства в боевых действиях несколько вдохновило юнкеров. Но ненадолго. Их исход продолжился. Оставалась инженерная школа прапорщиков. Наряд из юнкеров школы стоял в карауле перед комнатой, где сидели, стояли, ходили члены правительства.
Фронтального штурма Зимнего дворца, как его изобразили в фильме «Ленин в Октябре» (многие считают и сейчас эти кадры документальными) не было. «Атаки на дворец производились главным образом с флангов — со стороны Миллионной улицы и Александровского сада, — читаем в «Истории Гражданской войны». — Во главе других частей Петроградского гарнизона дрались Павловский и Кексгольмский полки и 2-й Балтийский флотский экипаж. С ними вместе в первых рядах были моряки Кронштадтского сводного отряда. Впереди всех, увлекая других своим примером, были красногвардейцы.
Прожекторы военных судов, прорезая царившую вокруг тьму, освещали дворец. Дворец был красный, точно окрашенный кровью. Из освещённых комнат через окна на площадь падали яркие полосы света. Постепенно юнкера стали гасить свет в комнатах. Винтовочная трескотня, стук пулемётов, раскаты орудийных выстрелов сливались в неумолчный гул. К часу ночи огонь с баррикад стал ослабевать.
Толпы осаждающих продвигались всё ближе ко дворцу, скапливаясь у Александровской колонны. Ещё сильнее нажали на юнкеров с флангов. Красногвардейцы стали группироваться у штабелей дров, используя их теперь как баррикады против юнкеров. По цепи штурмующих передавали команду: прекратить огонь, ждать отдельного винтовочного выстрела — сигнала “на приступ”»35.
Подвойский писал: «И вдруг, — разрывая её в клочья, — по площади понеслось из края в край громовое победное «ура». Воспользовавшись замешательством противника, матросы, красногвардейцы и солдаты ринулись вперёд.
Это был героический момент революции, прекрасный, незабываемый. Во тьме ночи, озаряемые кровавыми мечущимися молниями выстрелов, со всех прилегающих улиц и из-за ближайших углов неслись грозные цепи красногвардейцев, матросов, солдат. Спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, они ни на секунду не прерывали своего стремительного ураганоподобного потока.
Лязг оружия, визг и треск тарахтящего по мостовой «максима», стук железных подков на тысячах тяжёлых солдатских сапог, шум броневиков — всё смешалось на Дворцовой площади в какую-то неописуемую какофонию. Заглушая сухую непрерывную дробь снова заговоривших пулемётов и винтовок, разнеслось победное «ура», страшное, захватывающее, несущееся отовсюду. Понеслось дальше… Одно мгновение — и победный крик уже по ту сторону баррикад!»36.
Поток вооружённых людей врывается в подъезды дворца. «В коридорах происходят фантасмагорические встречи и столкновения. Все вооружены до зубов. В поднятых руках револьверы. У поясов ручные гранаты. Но никто не стреляет и никто не мечет гранат, ибо свои и враги перемешались так, что не могут оторваться друг от друга. Но всё равно: судьба Зимнего уже решена»37.
Долго плутали по дворцу. Впереди передовой группы штурмующих Антонов-Овсеенко: «В одной из комнат нам встретился Пальчинский…
— Где Временное правительство? — спросили мы…
Он указал куда-то в сторону. В это время раздались крики:
— Здесь, здесь…
Но это кто-то из толпы навёл нас на ложный след. Мы повернули скоро назад»38.
Синегуб, который организовывал охрану кабинета, где находилось правительство, с трудом пробился к Пальчинскому, окружённому людьми. «Он заметил меня. И нагнулся ко мне:
— Саня, я вынужден был сдать дворец. Да ты слушай, — увидев, что я отпрыгнул от него, продолжал он.
— Не кипятись. Поздно — это парламентёры. Беги скорее к Временному правительству и предупреди… скажи: юнкерам обещана жизнь. Это всё, что пока я выговорил. Оно ещё не знает. Надо его спасать. Для него я ничего не могу сделать. О нём отказываются говорить…»39.
В 1:30 около двухсот штурмовавших ворвались в зал по соседству с комнатой правительства. О последних его минутах — словами непосредственных участников событий. Антонов-Овсеенко: «Расплываясь по всем этажам, юнкера сдавались. Но вот в обширном зале у дверей какой-то комнаты — их недвижимый ряд с ружьями наизготовку. Осаждавшие замялись. Мы с Чудновским подошли к этой горсти юнцов, последней гвардии Временного правительства. Они как бы окаменели, и стоило труда вырвать винтовки из их рук.
— Здесь Временное правительство?
— Здесь, здесь, — заюлил какой-то юнкер, — я ваш, — шепнул он мне»40.
Синегуб: «Гул становился явственнее, ближе. Вот в дверях Пальчинский. Затем маленькая фигурка с острым лицом в темной пиджачной паре и в широкой, как у художников, старой шляпчонке на голове. А ещё несколько дальше звериные рожи скуластых, худых, длинных и плоских, круглых, удивительно глупых лиц. Рожи замерли в созерцании открывшегося их блуждающим, диким взглядам ряда величественных царей русского народа, скованных золотом рам. Я поднялся, но идти не было сил. Тогда я встал в дверях и прислонился к косяку. Мимо прошёл Пальчинский, направляясь в кабинет.
— Что, патронов у вас достаточно? — спросил я у юнкеров.
— Так точно, господин поручик.
Но вот жестикуляция широкополой шляпёнки и гул, всё растущий сзади, сделали своё дело, и те, передние, качнулись, дёрнулись и полились широкой струёй в галерею.
Теперь шляпёнка не звала их, а сдерживала:
— Держите, товарищи, дисциплину! — урезонивал тягучий, резкий голос. — Там юнкера!
Толпа увидела в дверях зала двух юношей, отважно, спокойно стоящих на коленях, чтобы можно было брать с пола патроны и гранаты, сложенные с боков дверей. «Если Пальчинский выйдет сейчас от Временного правительства, где, очевидно, совещаются об условиях капитуляции — хотя неизвестно, кто её будет принимать, — выйдет и прикажет открыть огонь, то первые ряды будут сметены, но последующие всё равно растерзают нас.
Снова вышел Пальчинский и махнул рукой. Шляпёнка засеменила к дверям. Толпа ринулась за ним.
— Стой! — кричал Пальчинский, — если будете так напирать, то юнкера откроют огонь!» Упоминание об юнкерах опять сдержало зверьё. «Ну и поиздеваются они над вами, мои дорогие», — неслось в голове, смотря, как юнкера твёрдо держали винтовки, готовые по малейшему знаку открыть огонь»41.
Министр юстиции Малянтович: «И вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться. И в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу зазвучало что-то особенное, непохожее на те прежние шумы — что-то окончательное. Стало вдруг сразу ясно, что это идёт конец… Кто лежал или сидел, вскочили, и все схватились за пальто… Дверь распахнулась… Вскочил юнкер. Вытянулся во фронт, руку под козырёк… Вперёд вышел Кишкин:
— Если они уже здесь, то значит дворец уже занят…
— Занят. Заняты все входы. Все сдались. Охраняется только это помещение. Как прикажет Временное правительство?
— Скажите, что мы не хотим кровопролития, что мы уступаем силе, что мы сдаёмся, — сказал Кишкин.
Уже у входной двери — резкие взволнованные крики массы голосов, несколько отдельных резких выстрелов, топот ног… В комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату»42.
Человечком был Антонов-Овсеенко: «Через коридор. В небольшой угловой комнате. Вот оно — правительство временщиков, последнее буржуйское правительство на Руси. Застыли за столом, сливаясь в одно трепетное бледное пятно.
— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными.
— Что там! Кончить их! Бей!»43.
Синегуб: «Историческая минута!» — мелькнуло в голове. «Не думай — смотри!» — перебило сознание работу мысли. И я смотрел. С величественным спокойствием, какое может быть лишь у отмеченных судьбою сыновей жизни, смотрели частью сидящие, частью стоящие члены Временного правительства на злорадно торжествующую шляпёнку, нервно оборачивающуюся то к вошедшим товарищам, то к хранящим мертвенное, пренебрежительное спокойствие членам Временного правительства.
— А это что?.. — поднялся Терещенко и говорил, протянув руку, сжатую в кулак. «Что он говорит?» — и я сделал шаг вперёд. — Сними шляпу…
Но его перебивает другой голос:
— Антонов, я вас знаю давно; не издевайтесь, вы этим только выдаёте себя, свою невоспитанность!
— Смотрите, чтобы не пришлось пожалеть; мы не сдались, а лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело ещё не увенчано окончательным успехом», — обращаясь к нервно смеющемуся, говорил новый голос, который я не успел определить, кому принадлежит»44.
В 1:50 началось составление протокола об аресте членов правительства. Малянтович добавляет подробностей: «Комната была полным-полна народа. Солдаты, матросы, красногвардейцы. Все вооружённые. Некоторые вооружены в высшей степени: винтовка, два револьвера, шашка, две пулемётные ленты. Около Антонова стоял высокий молодой человек в военной солдатской форме цвета хаки. Потом оказалось — Чудновский. Опросив всех, Антонов стал писать протокол, как потом оказалось, черновой. Кажется, ему помогал Чудновский… А у нас начались разговоры и со стражей, и с другими наполнявшими комнату солдатами и матросами. На многих лицах выражение взволнованности и враждебности схлынуло: они стали спокойными, некоторые даже приветливыми.
— А вы кто будете? — слышу, рядом спрашивают Карташёва. Отвечает. Начинается беседа.
Оборачиваюсь к ним. Карташёв сидит на стуле, откинувшись назад, смотрит глубокими и ласковыми глазами на своих двух собеседников и что-то говорит. А собеседники его, оба матросы, опираясь на винтовки, нагнулись к нему и слушали внимательно. И лица у них человеческие.
— А вы кто будете? — обращается ко мне высокий матрос. Лицо у него спокойное и приятное.
Сказал… Стал расспрашивать. Отвечаю… Стал задавать общие вопросы… На диване сидит Терещенко и, по обыкновению, усиленно курит и беседует тоже. О чём — не слышу. На лице у Гвоздева застыло выражение обиды, как у человека, который только что получил незаслуженное оскорбление.
— Какую же я кровушку пил, когда я сам — простой рабочий, — говорил он обиженным голосом, — вот видите, билет. Вот возьмите, читайте: член Совета рабочих и солдатских депутатов… Сиживал при самодержавном сколько — за рабочих. Какой же я буржуй!
На него посматривают с недоумением, иные с сочувствием, и у всех в глазах боязнь поверить… Их начальство им сказало: арестовать членов Временного правительства, потому что они — буржуи. Этот, может, врёт что-нибудь. Похоже на правду, а может, и врёт. Там видно будет: начальство разберёт! В комнате стоит гул. Когда при опросе выясняется, что Керенского нет, раздаётся отвратительная брань. Слышатся отдельные провокационные выкрики:
— И эти убегут! Чего тут протокол писать!.. Приколоть, и протокола не надо!.. — Дальше следовала многоэтажная нецензурная брань. — Чего с ними возиться! Попили нашей крови! — закричал какой-то низкорослый матрос и стукнул по полу винтовкой — хорошо помню — без штыка. И огляделся вокруг. Это было почти призывом. Он вызвал сочувственные отклики.
Антонов поднял голову и резко закричал:
— Товарищи, вести себя спокойно! Все члены Временного правительства арестованы. Они будут заключены в Петропавловскую крепость. Никакого насилия над ними учинить я не позволю. Ведите себя спокойно!»45.
Антонов-Овсеенко: «Бывшие министры сдают имевшиеся при них бумаги и оружие. С трудом устанавливаю около них стражу. Мне помогают матросы. Они вышвыривают из комнаты некоторых подозрительных субъектов. Чудновский поставляет список арестованных, который подписываем мы с ним. Всего министров — 16 человек (арестованы не только министры. — В. Н.). Все налицо, кроме Керенского. Он, по сообщению кого-то из членов бывшего Временного правительства, уехал ещё в 11 часов утра из Петрограда. Это сообщение вызывает в толпе яростные крики по адресу Керенского. Раздаются крики:
— Немедленно расстрелять всех членов Временного правительства!..
Только присутствие наше и выдержанных партийных матросов спасает бывших министров от расправы»46.
Синегуб: «В кабинете уже было полно. Члены Временного правительства отошли большею своей частью к дальнему углу. Около адмирала вертелись матросы и рабочие и допрашивали его. Но вот шляпёнка Антонов повернулся, прошёл мимо меня в нишу и, не входя в неё, крикнул в портретную галерею:
— Товарищи, выделите из себя двадцать пять лучших вооружённых товарищей для отвода сдавшихся нам слуг капитала в надлежащее место для дальнейшего производства допроса». Из массы стали выделяться и идти в кабинет новые представители Красы и Гордости Революции»47.
В 2:10 протокол бы составлен. Подвойский: «В Зимнем дворце всё кончено. Я взглянул на часы: четверть третьего»48.
Антонов-Овсеенко: «Остаётся доставить «правительство» в Петропавловскую крепость. Автомобиля не оказывается. Приходится вести министров пешком. Оставляя Чудновского комиссаром дворца, я организую вывод пленных. Уже два часа ночи. Министров окружает отобранная мною команда, человек в 50 матросов и красногвардейцев. Выходим из дворца в тьму площади»49.
Джон Рид: «— Пожалуйста, товарищи! Дорогу, товарищи!
В дверях появились солдат и красногвардеец, раздвигая толпу и расчищая дорогу, и позади них ещё несколько рабочих, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками. За ними гуськом шло с полдюжины штатских, то были члены Временного правительства. Впереди шёл Кишкин, бледный, с вытянутым лицом; дальше Рутенберг, мрачно глядевший себе под ноги; Терещенко, сердито посматривавший по сторонам. Его холодный взгляд задержался на нашей группе… Они проходили молча. Победители сдвигались поглядеть на них, но негодующих выкриков было очень мало»50.
Малянтович: «Как мы сходили с лестницы, совсем не помню… Вышли на двор. Темно. Потом глаза стали привыкать. Двор, очевидно, тоже был заполнен солдатами. Мы вступили в толпу. Стража просила посторониться, пропустить… Опять послышались вопросы:
— Что это, Временное правительство ведут?
И опять площадная ругань, в особенности по адресу Керенского. На дворе мы немножко замешкались. В темноте и в толпе был нарушен, очевидно, порядок процессии. Стража перекликалась. Опрашивали друг друга, все ли арестованные налицо.
— Куда же их ведёте, товарищи?
— В Петропавловскую крепость!
— Убегут ведь! Слышали, Керенский ведь убежал! И эти убегут! Переколоть их, товарищи, — и делу конец!
Предложения дружно подхватывались в толпе и делались всё короче и всё решительнее… Погромное настроение росло. Стражи — и матросы, и красногвардейцы — уговаривали и успокаивали, иногда покрикивали…
— И откуда вы их выцарапали?! Куда они там забрались?!
— Все, кажется, все… Вот ещё подошли!.. Это кто? Ливеровский? Ну, теперь все. Девятнадцать!
— Это кто, кто Ливеровский?
— Министр путей сообщения.
— Эх, хоть разок ударить!
Прежде чем Ливеровский успел войти в цепь, тяжёлая солдатская рука опустилась ему на затылок. Он вскочил к нам, едва удержавшись на ногах, и прошёл впереди меня.
— Товарищи, будет! Этого нельзя! Видите, арестованы люди! Нельзя безобразничать. Это некультурно.
Так запомнилось мне это слово. И реплика на него:
— Куль-тур-но! А они что же?! Культурно это — война до полной победы? А ты посиди в окопах. Вот тогда и говори — до полной победы!»51.
Министр внутренних дел Никитин: «Толпа прорвала окружавшую нас охрану, и если бы не вмешательство Антонова, то я не сомневаюсь, что последствия были бы для нас очень тяжёлыми. Нас повели пешком по Миллионной, по направлению к Петропавловской крепости. Антонов в пути всё время торопил нас, опасаясь самосудов… Когда мы вышли на Троицкий мост, нас встретила толпа солдат и матросов. Матросы кричали:
— Чего с ними церемониться, бросайте их в Неву.
Тогда мы взяли под руки караульных и пошли с ними шеренгой. В это время с другого конца моста началась усиленная стрельба… Сопровождавшая нас толпа моментально разбежалась, что и спасло нас от самосуда. Мы все легли на землю вместе с караульными»52.
Очередное российское правительство, как и в феврале, отправлялось в тюрьму. Чтобы больше не возвращаться к его судьбе, скажу, что министров-социалистов выпустят в конце октября, а остальных — через несколько месяцев. Судьба их ждала очень разная. Большая часть эмигрировала. Терещенко и Коновалов успешно занимались бизнесом за границей. Малянтович сгинет в ГУЛАГе в 1939 году. Работника советской кооперации Никитина, функционера ВСНХ Гвоздева и работника Наркомздрава Кишкина в 1920-е — 1930-е годы неоднократно арестовывали, но умерли они на воле. Министр просвещения Салазкин возглавит Институт экспериментальной медицины, а министр путей сообщения Ливеровский ещё спроектирует Дорогу жизни в блокадный Ленинград. Самая парадоксальная судьба ждала председателя Главного экономического комитета Третьякова. Он станет вице-премьером в правительстве Колчака, а затем советским разведчиком, которого поймают и расстреляют немцы в 1942 году.
Известие о взятии Зимнего дворца быстро достигает и Смольного, и городской думы.
В 3:10 после часового перерыва Второй съезд Советов возобновил свою работу. «Несмотря на уход отколовшихся делегатов, зал заседания был набит народом и шумел, как море»53.
Люди стояли с вытянутыми лицами и слушали Каменева, который оглашал только что полученную от Антонова-Овсеенко телефонограмму: Зимний взят, правительство арестовано. «Хотя все уже успели узнать весть, из уст в уста, но официальное сообщение падает тяжеловеснее, чем пушечный салют, — писал Троцкий. — Прыжок через пропасть, отделяющую революционный класс от власти, совершён. Изгнанные в июле из особняка Кшесинской большевики вступили теперь властителями в Зимний дворец. В России нет другой власти, кроме этого съезда… Победа становится бесспорной, когда неприятельский штаб в плену»54. Был зачитан список арестованных министров. «Имя Терещенко вызвало смех и аплодисменты. Имя Пальчинского было встречено криками и свистом»55. Кто-то из левых эсеров возражает против ареста министров-социалистов:
— Товарищи! Известно ли вам, что четверо наших товарищей, жертвовавших жизнью и свободой в борьбе с царской тиранией, брошены в Петропавловскую крепость, историческую могилу русской свободы?! 56
Недавно отсидевший при этих министрах в «Крестах» Троцкий тут же отвечает:
— Политический арест не есть дело мести; он продиктован соображениями целесообразности. Правительство должно быть отдано под суд, прежде всего за несомненную связь с Корниловым57.
Едва Троцкий сошёл с трибуны, на ней появился комиссар Царского Села, рядом с ним делегат 3-го батальона самокатчиков, посланного Ставкой в качестве авангарда сил подавления восстания.
— Царскосельский гарнизон охраняет подступы к Петрограду, — объяснял комиссар. — Узнав о приближении самокатчиков, мы приготовились к отпору. Но тревога оказалась напрасной, так как оказалось, что среди товарищей самокатчиков нет врагов Всероссийского съезда Советов.
Посланник 3-го самокатного батальона подтверждает:
— Мы решили, что не будем подчиняться Временному правительству. Я заявляю вам конкретно: нет, мы не дадим власть правительству, во главе которого стоят буржуи и помещики58.
«Слово «конкретно», введённое в народный оборот революцией, хорошо звучит в эту минуту». Это из книги Троцкого. «Если в радости по поводу ареста министров был оттенок сдержанности, то сейчас съездом овладевает беспримесный и безудержный восторг… Представителя самокатчиков встречают бурей, вихрем, циклоном»59. А кто-то думает, что «конкретно» — из новорусского жаргона.
Суханов подметил: «Все эти известия очень укрепляют настроение. Масса чуть-чуть начинает входить во вкус переворота, а не только поддакивать вождям, теоретически им доверяя, но и практически входя в круг их идей и действий. Начинают чувствовать, что дело идёт гладко и благополучно, что обещанные справа ужасы как будто оказываются не столь страшными и что вожди могут оказаться правы и во всём остальном». Под громкие аплодисменты съезд шлёт приветствие Военно-революционному комитету Северного фронта.
После овации заявление от меньшевиков-мартовцев, которое поручили озвучить Каплинскому. Фракция покидает съезд:
— Помните, что к Петрограду подъезжают войска. Нам грозит катастрофа.
Меньшевики-интернационалисты сожгли мосты для союза с большевиками, который был вполне возможен. Суханов был в отчаянии: «Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеровскими ребятами и слабой группкой новожизненцев, мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией»60.
В шестом часу утра шатающийся от усталости Крыленко взобрался на трибуну с телеграммой в руке: наблюдение за командованием Северного фронта взял на себя ВРК 12-й армии, Черемисов подчинился комитету. Войтинский подал в отставку, посланные в столицу армейские части одна за другой заявляют о присоединении к питерскому гарнизону. Цунами воодушевления, делегаты плакали и смеялись, обнимая друг друга.
На трибуне Луначарский. «Я никогда его не видел таким взволнованным, даже тогда, когда он декламировал стихи в рабочей аудитории. Прерывающимся голосом он прочёл воззвание»61, написанное Лениным:
— Полномочия соглашательского ЦИК окончились. Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берёт власть в свои руки. Временное правительство низложено. Большинство членов Временного правительства уже арестовано… Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые и должны обеспечить подлинный революционный порядок62.
Съезд представляет лишь Советы рабочих и солдат, но в нём принимали участие и делегаты отдельных крестьянских советов. Они стали требовать, чтобы и о них было упомянуто в воззвании. Тут же им было дано право решающего голоса. Представитель Петроградского крестьянского совета заявляет, что подписывается под воззванием «руками и ногами». Прерывает молчание член авксентьевского исполкома Березин: из 68 крестьянских советов, откликнувшихся на телеграфный опрос, половина высказалась за власть Советов, другая — за переход власти к Учредительному собранию…
«Снова дефилируют на трибуне мелкие фракции и осколки... Представитель польской социалистической партии Лапинский хоть и остаётся на съезде, чтобы «отстаивать свою точку зрения до конца», но по существу присоединяется к декларации Мартова:
— Большевики не справятся с властью, которую они берут на себя.
Объединённая еврейская рабочая партия воздержится от голосования. Точно так же и объединённые интернационалисты»63. За воззвание голосуют дружно — против 2, воздержалось — 12. Второй съезд объявил себя единственной властью в России.
«Делегаты съезда выходили из зала, весело толкая друг друга, покачиваясь от усталости под тяжестью винтовок, опьянённые счастьем, сознанием своей силы и романтики этой ночи. Было шесть часов утра, когда на крыльце Смольного мы разминали затёкшие мышцы и тщетно искали в небе лучи восходящего солнца. У небольшого костра на площади спиной к нам стояли и грели руки солдаты и красногвардейцы. Они казались единственной и надёжной человеческой силой в мире, который словно повис между небом и землёй»64.
Ленин в ту историческую ночь не выступал, а при провозглашении власти Советов и в Смольном уже не присутствовал. Узнав о взятии Зимнего, он часа в четыре воспользовался гостеприимством Бонч-Бруевича и отправился к нему на Херсонскую улицу ночевать. Вздремнув в машине, Ленин по приезде сел за стол. «Он писал, перечёркивал, читал, делал выписки, опять писал, — рассказывал Бонч-Бруевич. — И, наконец, видно, стал переписывать начисто. Уже светало, стало сереть позднее петроградское утро, когда Владимир Ильич потушил огонь, лёг в постель и заснул»65. Проснувшись, он продемонстрировал хозяину «Декрет о земле».
А в комнате № 17 Смольного непрерывно заседал ВРК, превратившийся из органа по руководству восстанием в самочинный, но единственный на тот момент орган исполнительной власти в стране. Заглянул туда и вездесущий Джон Рид: «На минутку мы задержались в комнате, где, принимая и отправляя запыхавшихся связных, рассылая по всем уголкам города комиссаров, облечённых правом жизни и смерти, лихорадочно работал Военно-революционный комитет. Беспрерывно жужжали полевые телефоны. Когда дверь открылась, навстречу нам пахнул спёртый, прокуренный воздух, и мы разглядели взъерошенных людей, склонённых над картой, залитой ярким светом электрической лампы с абажуром»66. Карта была не случайно: всё внимание приковывало движение воинских эшелонов, вызванных Временным правительством к Питеру.
В первом часу ночи на квартиру Барановского вернулся генерал Черемисов. Как вспоминал Керенский, он заявил, что никакой помощи он правительству оказать не может.
«— А если, — продолжал генерал, — вы остаётесь при убеждении о необходимости сопротивления, то вам нужно немедленно ехать в Могилёв, так как здесь, в Пскове, ваш арест неизбежен.
Говоря о Могилёве, генерал Черемисов, однако, не доложил мне, что начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Духонин дважды добивался непосредственного разговора со мной и что дважды он ему в этом отказал, не спрашивая меня… Его преступное уклонение от исполнения своего долга было очевидно, и я торопился от него отделаться. Ведь у меня не было никаких колебаний. Я должен вернуться в Петербург хотя бы с одним полком... В ожидании автомобиля я прилёг отдохнуть. В ночной тишине, казалось, слышен был стремительный бег секунд, и сознание, что каждый потерянный миг толкал всё в пропасть, было прямо невыносимо! Никогда ещё я так не ненавидел этот бессмысленный бег времени всё вперёд, всё вперёд»67.
Вскоре подошёл и Войтинский, которого Барановский пригласил по телефону: «Просьба была необычайная, я сразу догадался, что застану у генерала председателя правительства. Действительно, там был Керенский, в состоянии полного отчаяния и изнеможения. При нём были Черемисов, Барановский и его неотлучные «адъютантики». На мой вопрос о мотивах отмены приказа об отправке в Петроград эшелонов Керенский ответил, что он ни давать, ни отменять приказ не может, что на фронте распоряжается лишь генерал Черемисов, которому он передал Верховное командование. Черемисов устало поправил его:
— Пока вы мне Верховного командования ещё не передавали. Я остановил эшелон по вашему приказанию…
Я вернулся к себе. В комиссариате я застал генерала Краснова с его начальником штаба»68.
Краснов приехал из Острова — своей штаб-квартиры — в Псков в четверть третьего ночи (момент падения Зимнего по часам Подвойского). «Тихо и мертво на улицах, — вспоминал Краснов. — Все окна тёмные, нигде ни огонька. Приехал в штаб. Насилу дозвонился. Вышел заспанный жандарм. В штабе — никого. «Хорошо, — подумал я, — штаб Северного фронта реагирует на беспорядки и переворот в Петрограде». Поехал с жандармом к генералу Лукирскому. Насилу добудился. Тот отправил Краснова к Черемисову. «Пошёл к Главнокомандующему. Весь верхний этаж его дома на берегу реки Великой ярко освещён. Кажется, единственное освещённое место в Пскове…».
Черемисову было не до Краснова, он участвовал в заседании местного совета. «В открытую дверь я увидал длинный стол, накрытый зелёным сукном, и за ним человек двадцать солдат и рабочих. В голове стола сидел Черемисов… Меня провели в кабинет Главнокомандующего. Минут через десять дверь медленно отворилась, и в кабинет вошёл Черемисов. Лицо у него было серое от утомления. Глаза смотрели тускло и избегали глядеть на меня...
— Временное правительство в опасности, — говорил я, — а мы присягали Временному правительству, и наш долг…
— Временного правительства нет, — устало, но настойчиво, как будто убеждая меня, сказал он… — Я вам приказываю выгружать ваши эшелоны и оставаться в Острове. Этого вам достаточно. Всё равно вы ничего не можете сделать.
Краснов в растерянности направился к Войтинскому. «Он обрадовался, увидевши нас. Всё лицо его, некрасивое, усталое, просияло:
— Прямо Бог послал вас сюда именно сегодня…
Мы пошли по пустым комнатам комиссариата. Кое-где тускло горели лампы. Наконец в какой-то дальней комнате он остановился, тщательно запер двери и, подойдя ко мне вплотную, таинственно шёпотом сказал:
— Вы знаете… Он здесь!
Я не понял, о ком он говорит, и спросил:
— Кто он?
— Керенский!.. Никто не знает… Он тайно только что приехал из Петрограда… Вырвался на автомобиле… Идёт осада Зимнего дворца… Но он спасёт… Теперь, когда он с войсками, он спасёт…»69.
Барановский расскажет Духонину: «Александр Фёдорович испытывал муки ада от безнадёжности выполнить то, что считал сделать своим долгом. Около 3 часов ночи я прошёл в дом Главкосева, где из разговоров с лицами, его окружающими, понял, что картина, нарисованная Черемисовым, слишком ярка. Почему, вернувшись к Керенскому и переговорив по дороге с Войтинским, вместе с последним настаивал на необходимости ликвидировать Петроград силой, для чего мы предлагали Керенскому ехать в Остров к генералу Краснову и переговорить с последним о настроении его войск, двинуться в Петроград для выполнения задачи, казавшейся нам требующей совершенно определённого твёрдого решения силой. На счастье, пока снабжали бензином автомобили, приехал Краснов»70.
Ярый монархист и корниловец, Краснов глубочайше презирал Керенского. «Я его никогда не видал, очень мало читал его речи, но всё мне было в нём противно до гадливого отвращения. Противна была его самоуверенность и то, что он за всё брался и всё умел… Он разрушил армию, надругался над военною наукою, и за то я презирал и ненавидел его. А вот иду же я к нему этою лунною волшебною ночью, когда явь кажется грёзами, иду как к Верховному главнокомандующему предлагать свою жизнь и жизнь вверенных мне людей в его полное распоряжение? Да, иду. Потому что не к Керенскому иду я, а к Родине, к великой России, от которой отречься я не могу»71.
Не спавший несколько ночей, измученный, истрёпанный Керенский встретил Краснова как спасение. «Вдруг звонок. У парадной двери! Краснов со своим начальником штаба. Желает сейчас же меня видеть. Одним прыжком я оказался в зале… Было решено, что мы сейчас же вместе выезжаем в Остров с тем, чтобы в то же утро с наличными силами двинуться к столице»72. К Керенскому снова вернулся повелительный тон:
«— Генерал, где ваш корпус? Он идёт сюда? Он здесь уже, близко? Я надеялся встретить его под Лугой.
Лицо со следами тяжёлых бессонных ночей. Бледное, нездоровое, с больною кожей и опухшими красными глазами... Смотрит проницательно, прямо в глаза, будто ищет ответа в глубине души, а не в словах; фразы — короткие, повелительные. Не сомневается в том, что сказано, то и исполнено. Но чувствуется какой-то нервный надрыв, ненормальность. Несмотря на повелительность тона и умышленную резкость манер, несмотря на это «генерал», которое сыплется в конце каждого вопроса, — ничего величественного. Скорее, больное и жалкое… Не Наполеон, но, безусловно, позирует на Наполеона… Я доложил о том, что не только нет корпуса, но нет и дивизии…
— Пустяки! Вся армия стоит за мною против этих негодяев. Я вам поведу её, и за мною пойдут все. Там никто им не сочувствует»73.
Керенский ожил. Он тут же подписал Приказ № 314: «Наступившая смута, вызванная безумием большевиков, ставит государство наше на край гибели и требует напряжения всей воли, мужества и исполнения долга каждым для выхода из переживаемого родиной нашей смертельного испытания. В настоящее время, впредь до объявления нового состава Временного правительства, если таковое последует, каждый должен оставаться на своём посту и исполнить свой долг перед истерзанной родиной… Приказываю всем начальникам и комиссарам во имя спасения родины сохранить свои посты, как и я сохраняю свой пост Верховного главнокомандующего…»74. Об этом приказе долго никто не сможет узнать, его передаче мешал местный ВРК.
В 5:30 утра Керенский отдал приказ Черемисову: «продолжить перевозку 3-го конного корпуса к Петрограду. Верховный главнокомандующий Керенский»75. Краснову была обещана вся возможная помощь.
«— Скажите, что вам надо? Запишите, что угодно генералу, — обратился он к Барановскому.
Я стал диктовать Барановскому, где и какие части у меня находятся и как их оттуда вызволить. Он записывал, но записывал невнимательно. Точно мы играли, а не всерьёз делали». Керенский увязался с Красновым в Остров, распорядившись собрать там к одиннадцати утра дивизионные и другие комитеты.
— Ах, зачем это! — подумал я, но ответил согласием…
Минут через десять автомобили были готовы, я разыскал свой, и мы поехали. Я — по приказанию Керенского — впереди, Керенский с адъютантом сзади. Город всё так же крепко спал, и шум двух автомобилей не разбудил его»76.
Вспоминал Керенский: «Поздней ночью мы выехали в Остров. На рассвете были там. Данный по корпусу приказ об отмене похода в свою очередь был отменён. Поход на Петербург — объявлен. Мы не знали тогда, что правительство, на помощь к которому мы спешили, уже во власти большевиков, а сами министры — в Петропавловской крепости»77.
НИКОНОВ Вячеслав Алексеевич,
председатель комитета по образованию и науке Государственной Думы, председатель правления фонда «русский мир», доктор исторических наук
Примечания:
1 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 332, 333.
2 Николаевский Б. Меньшевики в дни Октябрьского переворота // Фельштинский Ю. Г., Чернявский Г. И. Меньшевики в революции. Статьи и воспоминания социал-демократических деятелей. М., 2016. С. 256.
3 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. М.-Л., 1928. С. 171.
4 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 334.
5 Вильямс А. Р. Путешествие в революцию. С. 87.
6 Свердлова К. Т. В Октябрьские дни // Великая Октябрьская социалистическая революция. Сборник воспоминаний участников революции в Петрограде и Москве. С. 166.
7 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 284.
8 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 334.
9 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 32; Рид Дж. Рождение нового мира. С. 146.
10 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 33.
11 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. М., 2017. С. 287–288.
12 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 34.
13 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 335.
14 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 35.
15 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 335.
16 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 36–37.
17 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 336.
18 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 38–39.
19 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 290–293.
20 Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 337.
21 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 42–46.
22 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. С. 341.
23 Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. С. 143.
24 Речь. 1917. 26 октября. № 252; Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 257; Мельгунов С. П. Как большевики захватили власть. С. 192–193.
25 Молотов В. М. Частичка отчёта в Октябрьские дни // Правда. 1924. 7 ноября.
26 Речь. 1917. 26 октября. № 252.
27 Мельгунов С. П. Как большевики захватили власть. С. 193.
28 Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919. С. 143.
29 Вильямс А. Р. Путешествие в революцию. С. 95–96.
30 Милюков П. Н. История второй русской революции. С. 623.
31 Октябрь. История одной революции. С. 354.
32 Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. С. 357.
33 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 250.
34 Дневник министра Ливеровского. С. 47.
35 История Гражданской войны в СССР. Т. 2. С. 263.
36 Подвойский Н. И. Ленин в Октябре. С. 293.
37 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 253–254.
38 Антонов-Овсеенко В. Октябрьская буря // Октябрьское вооружённое восстание в Петрограде. Воспоминания активных участников революции. С. 105.
39 Октябрь. История одной революции. С. 367.
40 Антонов-Овсеенко В. А. Взятие Зимнего дворца. С. 201.
41 Октябрь. История одной революции. С. 370–371.
42 Малянтович П. В Зимнем дворце 25–26 октября 1917 года. С. 413, 414.
43 Антонов-Овсеенко В. А. В семнадцатом году. С. 319.
44 Октябрь. История одной революции. С. 374–375.
45 Малянтович П. В Зимнем дворце 25–26 октября 1917 года. С. 414–415.
46 Антонов-Овсеенко В. Октябрьская буря. С. 106.
47 Октябрь. История одной революции. С. 376–377.
48 Подвойский Н. И. Год 1917. С. 147.
49 Антонов-Овсеенко В. Октябрьская буря. С. 106.
50 Рид Дж. Избранное. Кн. 1. С. 121.
51 Малянтович П. В Зимнем дворце 25–26 октября 1917 года. С. 417–419.
52 Цит. по: Милюков П. Н. История второй русской революции. С. 625.
53 Рид Дж. Избранное. Кн. 1. С. 126.
54 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 295.
55 Вильямс А. Р. Путешествие в революцию. С. 101.
56 Рид Дж. Избранное. Кн. 1. С. 126.
57 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 295.
58 Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. С. 49–50.
59 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. С. 296.
60 Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7. М., 1992. С. 342, 343.
61 Вильямс А. Р. Путешествие в революцию. С. 101.
62 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 11–12.
63 Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция. М., 2017. С. 298, 299.
64 Вильямс А. Р. Путешествие в революцию. С. 102.
65 Бонч-Бруевич В. Как Владимир Ильич писал Декрет о земле // Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. I. М., 1956. С. 544. 66 Рид Дж. Рождение нового мира. С. 150.
67 Керенский А. Ф. Гатчина. С. 182–183.
68 Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. С. 261–262.
69 Краснов П. Н. Атаман. С. 347–350.
70 Октябрьское вооружённое восстание в Петрограде. Документы и материалы. С. 605.
71 Краснов П. Н. Атаман. С. 350-351.
72 Керенский А. Ф. Гатчина // Октябрьская революция. Мемуары. М., 1991. С. 183.
73 Краснов П. Н. Атаман. С. 351–352.
74 Октябрьское вооружённое восстание в Петрограде. Документы и материалы. С. 594.
75 Октябрьская революция. Мемуары / Сост. С. А. Алексеев. М.-Л., 1926. С. 409.
76 Краснов П. Н. Атаман. С. 352–353.
77 Керенский А. Ф. Гатчина. С. 184.
Журнал "Стратегия России", декабрь 2017 г.