Путь в Потсдам
05.08.2020 | Журнал «Стратегия России»В конце мая 1945 года поздно вечером в квартире Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова раздался звонок. На проводе был заведующий секретариатом Сталина Александр Николаевич Поскрёбышев. Он пригласил Жукова в Кремль, к Верховному Главнокомандующему. В кабинете кроме самого Иосифа Виссарионовича находились заместитель председателя Государственного Комитета Обороны (ГКО) и нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов и член ГКО маршал Климент Ефремович Ворошилов. Поздоровавшись, Сталин сказал Жукову:
— В то время как мы всех солдат и офицеров немецкой армии разоружили и направили в лагеря для военнопленных, англичане сохраняют немецкие войска в полной боевой готовности и устанавливают с ними сотрудничество. До сих пор штабы немецких войск во главе с их бывшими командующими пользуются полной свободой и по указанию Монтгомери собирают и приводят в порядок оружие и боевую технику своих войск.
— Я думаю, — продолжал И. В. Сталин, — англичане стремятся сохранить немецкие войска, чтобы их можно было использовать позже. А это — прямое нарушение договорённости между главами правительств о немедленном роспуске немецких войск.
Затем Сталин повернулся к Молотову:
— Надо ускорить отправку нашей делегации в Контрольную комиссию, которая должна решительно потребовать от союзников ареста всех членов правительства Дёница, немецких генералов и офицеров.
— Советская делегация завтра выезжает в Фленсбург, — ответил нарком.
— Теперь, после смерти президента Рузвельта, Черчилль быстро столкуется с Трумэном, — заметил Сталин.
— Американские войска до сих пор находятся в Тюрингии и, как видно, пока не собираются уходить в свою зону оккупации, — подтвердил Жуков. — По имеющимся у нас сведениям, американцы охотятся за новейшими патентами, разыскивают и отправляют в Америку крупных немецких учёных. Такую же практику они проводят и в других европейских странах... Думаю, что следует потребовать от Эйзенхауэра немедленного выполнения договорённости о расположении войск в предназначенных зонах оккупации. В противном случае нам следует воздержаться от допуска военного персонала союзников в зоны большого Берлина.
— Правильно, — согласился Сталин. — Теперь послушайте, зачем я вас пригласил. Военные миссии союзников сообщили, что в начале июня в Берлин прибудут Эйзенхауэр, Монтгомери и Латр де Тассиньи для подписания декларации о взятии верховной власти по управлению Германией на период её оккупации... В этой связи возникает вопрос об учреждении Контрольного совета по управлению Германией, куда войдут представители всех четырёх стран. Мы решили поручить вам должность Главнокомандующего по управлению Германией от Советского Союза. Помимо штаба Главкома, нужно создать советскую военную администрацию. Все постановления Контрольного совета действительны при единогласном решении вопроса. Вероятно, в ряде случаев вам придётся действовать одному против трёх.
Сталин зажёг трубку и с улыбкой добавил:
— Ну, да нам не привыкать драться одним.
Заместителем Жукова был назначен Соколовский, политическим советником — Вышинский.
Действительно, после общей Победы союзники всё дальше отходили друг от друга. Стремительно завязывались узлы противоречий, многие из которых не удастся развязать и десятилетия спустя.
Большие надежды связывались с возможной новой конференцией «Большой тройки» — Сталина, президента США Гарри Трумэна и премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля. Они встретятся в середине лета 1945 года в Потсдаме.
Повестка дня Потсдама: клубки противоречий
Военные продолжали братания. Командующие посещали друг друга и за дружеским столом вручали союзникам высшие воинские награды своих стран.
Но клубки противоречий множились и становились всё более запутанными, задавая повестку дня для будущей конференции в Потсдаме.
У западных союзников возникли претензии практически ко всем правительствам, созданным в странах, занятых Красной Армией. За исключением, пожалуй, на первых порах разве что Чехословакии, которую освобождали последней — уже после Дня Победы — и куда было доставлено устраивавшее Вашингтон и Лондон правительство Бенеша.
Германия
Союзники очень по-разному представляли будущее Германии, что закладывало основания для её разделения. Если западные страны не брезговали использованием старого нацистского административного аппарата, то советская военная администрация решительно с ним расправлялась и создавала принципиально новый. Принципы его формирования раскрывал руководивший Советской военной администрацией в Германии (СВАГ) маршал Жуков: «Военные советы, военные коменданты, работники политических органов прежде всего привлекали к работе в районные магистраты немецких коммунистов, освобождённых из концлагерей, антифашистов и других немецких демократов, с которыми у нас сразу установилось дружеское взаимопонимание.
Были ликвидированы крупные капиталистические монополии, распущены союзы предпринимателей, бывшие нацисты были удалены с руководящих постов в различных областях экономической, общественной и культурной жизни города».
Противоречия возникали в Контрольном совете, состоявшем из четырёх командующих союзными войсками.
Вспоминает Жуков: «5 июня в Берлин прибыли Д. Эйзенхауэр, Б. Монтгомери, Ж. Латр де Тассиньи для подписания Декларации о поражении Германии и принятия верховной власти в Германии правительствами СССР, США, Англии и Франции.
Перед заседанием Д. Эйзенхауэр приехал ко мне в штаб, чтобы вручить высший военный орден США — «Легион почёта» степени Главнокомандующего, которым я был награждён американским правительством. Я позвонил Верховному и доложил об этом. И. В. Сталин сказал:
— Нам, в свою очередь, нужно наградить Эйзенхауэра и Монтгомери орденами Победы, а Латра де Тассиньи орденом Суворова I степени.
— Могу ли я объявить им об этом?
— Да, конечно.
При подписании Декларации я впервые лично познакомился с фельдмаршалом Б. Монтгомери».
«Монтгомери был выше среднего роста, очень подвижен, по-солдатски подтянут и производил впечатление живого и думающего человека...
После подписания декларации Монтгомери, обратившись ко мне, сказал:
— Господин маршал, мы решили в ближайшие дни занять в Берлине...
— Прежде... нужно, чтобы войска союзников расположились в тех районах Германии, которые были предусмотрены решениями Крымской конференции...
Б. Монтгомери начал было возражать, но тут быстро вмешался Д. Эйзенхауэр.
— Монти, не спорь! Маршал Жуков прав. Тебе надо скорее убираться из Виттенберга, а нам — из Тюрингии...
На мой вопрос, где и когда можно вручить им ордена, Эйзенхауэр и Монтгомери ответили, что просят прибыть к ним во Франкфурт-на-Майне 10 июня...
Я позвонил И. В. Сталину и рассказал о претензии Монтгомери и позиции, занятой Эйзенхауэром.
Сталин, рассмеявшись, сказал:
— Надо как-нибудь пригласить Эйзенхауэра в Москву. Я хочу познакомиться с ним».
Нежелание союзников выводить войска из советской зоны оккупации подтверждал и Эйзенхауэр: «Политике твёрдого соблюдения обещаний, данных нашим правительством, был брошен первый вызов после прекращения боевых действий. Некоторые из моих коллег неожиданно предложили, чтобы я отказался, если русские попросят, отвести американские войска с рубежа на Эльбе в районы, выделенные для оккупации Соединёнными Штатами. Такое предложение обосновывалось тем, что если мы будем держать свои войска на Эльбе, то русские скорее согласятся с некоторыми нашими предложениями, в частности, в вопросе о разумном разделении Австрии. Я считал, и меня всегда в этом поддерживало военное министерство, что начинать наши первые прямые связи с Россией на основе отказа выполнить условия ранее достигнутой договорённости, которые выражают добрую волю нашего правительства, означало бы подорвать сразу же все усилия, направленные на обеспечение сотрудничества».
Действительно, по мере создания контрольного механизма затягивание с отводом англо-американских войск выглядело всё более странным. Сталин крайне болезненно воспринимал это торможение наряду с замедленным разоружением вермахта в мае 1945 года.
Вопрос об отводе англо-американских войск в пределы своих оккупационных зон обсуждался Черчиллем и Трумэном вплоть до начала июня. Настойчивые просьбы англичанина задержать этот шаг Трумэн окончательно отверг в своём послании Черчиллю от 12 июня, подчеркнув наличие обязательств, взятых на себя Рузвельтом, и необходимость начала работы Союзного контрольного совета по Германии.
Британское военное командование также не соглашалось с Черчиллем. Примечательно, что незадолго до этого Сталин пресёк как «неверную и вредную» сходную рекомендацию своих дипломатов — не отводить советские войска, продвинувшиеся вглубь западной оккупационной зоны в Австрии.
Черчилль был весьма недоволен и в мемуарах писал: «12 июня президент ответил на мою телеграмму от 4 июня.
Он заявил, что трёхстороннее соглашение об оккупации Германии, одобренное президентом Рузвельтом после «тщательного рассмотрения и подробного обсуждения» со мной, делает невозможной отсрочку отвода американских войск из советской зоны, для того чтобы добиться урегулирования других вопросов. Пока войска не будут отведены, Союзный контрольный совет не может начать функционировать, а военному управлению, осуществляемому верховным союзным командующим, должен быть без задержки положен конец, и оно должно быть разделено между Эйзенхауэром и Монтгомери. Его советники ему заявили, сообщал президент, что отсрочка до нашей встречи в июле причинила бы ущерб нашим отношениям с Советским Союзом, и он предлагал послать соответствующую телеграмму Сталину.
В этом документе предлагалось, чтобы мы немедленно дали указания нашим армиям оккупировать соответствующие зоны. Что касается Германии, то он готов был отдать приказ всем американским войскам начать отход 21 июня. Для меня это прозвучало как погребальный звон. Но мне ничего не оставалось, как только подчиниться».
14 июня Черчилль обречённо писал Трумэну:
«1. Очевидно, мы вынуждены подчиниться Вашему решению, и необходимые указания будут даны.
4. Придаю особое значение тому, чтобы русские эвакуировали ту часть английской зоны в Австрии, которую они сейчас занимают, одновременно с эвакуацией английскими и американскими силами русской зоны в Германии».
А Сталину 14 июня Трумэн написал: «Я предлагаю, чтобы теперь, после того как было объявлено о безоговорочной капитуляции Германии и состоялось первое заседание Контрольного Совета в Германии, мы немедленно дали определённые указания о занятии войсками их соответственных зон и об организации упорядоченного управления территориями побеждённой страны. Что касается Германии, то я готов дать указания всем американским войскам начать отход в их зону 21 июня по договорённости между соответственными командующими...
Урегулирование австрийского вопроса я считаю столь же срочным делом, как и урегулирование германского. Занятие войсками оккупационных зон, которые были в принципе согласованы Европейской Консультативной Комиссией, ввод национальных гарнизонов в Вену и учреждение Союзнической Комиссии по Австрии должны иметь место одновременно с аналогичными мероприятиями в Германии».
Черчилль вдогонку также сообщал Сталину 15 июня: «Я готов также дать указание фельдмаршалу Монтгомери договориться с его коллегами о необходимых мероприятиях по подобному же отводу британских войск в их зону в Германии, по одновременному вводу союзных гарнизонов в Большой Берлин и по обеспечению британским войскам свободы передвижения между Берлином и британской зоной по воздуху, железной дороге и шоссе.
Я полностью одобряю то, что Президент Трумэн говорит об Австрии. В частности, я надеюсь, что Вы дадите указание о том, чтобы русские войска в тот же день, когда начнётся передвижение войск в Германии, начали отход из той части Австрии, которая в соответствии с принципиальным соглашением, достигнутым в Европейской Консультативной Комиссии, должна быть частью британской зоны».
Сталин ответил 16 июня Трумэну (а на следующий день — Черчиллю): «К сожалению, должен сказать, что Ваше предложение начать отход американских войск в свою зону и ввод американских войск в Берлин 21 июня встречает затруднения, так как с 19 июня маршал Жуков и все другие наши командующие войсками приглашены в Москву на сессию Верховного Совета, а также для организации парада и для участия в параде 24 июня. Я уже не говорю о том, что не все районы Берлина разминированы и что это разминирование может быть окончено не раньше конца июня. Так как маршал Жуков и другие командующие советскими войсками не могут вернуться из Москвы в Германию раньше 28–30 июня, то я бы просил начало отвода войск отнести на 1 июля, когда командующие будут на месте и разминирование будет закончено.
Что касается Австрии, то сказанное выше относительно вызова советских командующих в Москву и срока их возвращения в Вену относится и к ним. К тому же необходимо, чтобы в ближайшие дни Европейская Консультативная Комиссия закончила свою работу по установлению зон оккупации Австрии и Вены... Кроме того, как в отношении Германии, так и Австрии было бы необходимо теперь же установить зоны оккупации французскими войсками».
Трумэн согласился на отсрочку, дал соответствующие указания генералу Маршаллу и 18 июля ответил Сталину: «Я дал американскому командующему указание начать передвижение 1 июля, как Вы просили. Предполагается, что американские войска прибудут в Берлин в скором времени в количестве, достаточном для выполнения ими своих обязанностей по подготовке нашей встречи».
Вывод западных войск действительно начнётся 1 июля. Для Черчилля это был день траура: «1 июля американские и английские армии начали отход в предназначенные им зоны. За ними следовали массы беженцев. Советская Россия утвердилась в сердце Европы».
«Вскоре американцы и англичане отвели свои войска из районов, которые они заняли в нарушение договорённости, — замечал Жуков. — Вслед за этим в Берлин прибыли оккупационные части войск США, Англии и Франции и персонал административных органов Контрольного совета». Это не помешает союзникам при отходе из Тюрингии и Саксонии захватить с собой большое количество ценного промышленного и научного оборудования, культурных ценностей. Жуков предъявил подробный отчёт об этих реквизициях, но союзники его фактически проигнорировали.
Летом 1945 года, отвечая на письмо Генри Уоллеса, который поздравил его с тем, как успешно он сотрудничает с русскими в Германии, Эйзенхауэр объяснял: «Постольку, поскольку солдат может судить о таких проблемах, я убеждён, что дружба — а это означает честное желание с обеих сторон установить взаимопонимание между Россией и Соединёнными Штатами — совершенно необходима для мирового спокойствия».
Когда на июньской пресс-конференции репортёр спросил его о возможности «русско-американский войны», он побагровел от гнева. Он резко ответил, что такая война невозможна. «Мир устанавливается, когда вы к этому стремитесь со всеми народами мира, — объяснил он, — и не политиками... Если все народы будут дружны, мы будем жить в мире... По моим впечатлениям, отдельный русский — один из самых дружелюбных людей в мире».
Жуков напишет: «Решения Крымской конференции и Контрольного совета проводились в их зонах оккупации односторонне, чисто формально, а в ряде случаев и просто саботировались.
Американцы, имея соответствующие указания, не разрешили нашим офицерам допросить всех военных преступников. Удалось допросить лишь некоторых... Материалы допросов подтверждали наличие закулисных переговоров гитлеровцев с разведывательными органами США и Англии о возможности сепаратного мира с этими странами».
Серьёзный узел противоречий завязался вокруг судьбы германского флота. В составленном ещё в феврале 1944 года советском проекте кратких условий капитуляции Германии подчёркивалась необходимость согласованных действий СССР, США и Великобритании по решению различных вопросов, связанных с ВМФ Германии непосредственно после окончания войны...
Сталин 23 мая писал и Черчиллю, и Трумэну: «По данным советского военного и морского командования, Германия сдала на основе акта капитуляции весь свой военный и торговый флот англичанам и американцам. Должен сообщить, что советским вооружённым силам германцы отказались сдать хотя бы один военный или торговый корабль, направив весь свой флот на сдачу англо-американским вооружённым силам.
При таком положении естественно встаёт вопрос о выделении Советскому Союзу его доли военных и торговых судов Германии по примеру того, как это имело место в своё время в отношении Италии. Советское правительство считает, что оно может с полным основанием и по справедливости рассчитывать минимум на одну треть военного и торгового флота Германии».
Претензии Сталина на одну треть германского флота не встретили понимания в союзных столицах. Особенно решительно были настроены англичане, рассматривавшие обладание флотом в качестве рычага давления на Москву. Первый морской лорд Э. Каннингхем в середине мая с удовлетворением отмечал: «Считается, что в руки русских не попало ни одного значительного корабля в неповреждённом состоянии». Соглашаясь с ранее принятым решением ОКНШ о том, что все корабли, захваченные британскими и американскими войсками в германских портах до общей капитуляции Германии, должны находиться в их распоряжении, он призывал поступить так же с кораблями, находившимися в датских и нидерландских портах, и с сотней германских подводных лодок, дислоцированных в норвежских базах.
Позднее Иден напишет Черчиллю: «Я согласен с позицией Адмиралтейства, что лучше всего затопить этот флот. Но в любом случае я убеждён, что мы не должны расставаться ни с одним германским кораблём до тех пор, пока мы не получим удовлетворения наших интересов, которые попираются русскими во всех странах, находящихся под их контролем».
Черчилль в письме Сталину от 26 мая от прямого ответа уклонился: «Мне кажется, что эти вопросы должны явиться темой переговоров общего характера, которые должны иметь место между нами и Президентом Трумэном по возможности в скором времени». Трумэн 29 мая информировал Сталина не более содержательно: «Мне кажется, что этот вопрос является подходящей темой для переговоров между нами тремя во время предстоящей встречи, где, я уверен, можно будет достичь решения, полностью приемлемого для всех нас.
Что касается наличных сведений о капитуляции военно-морского флота Германии, то, как мне известно, наши соответствующие командующие в отдельных районах рассматривают вопрос об изучении германских архивов».
Триестский узел
Только осложнялись отношения союзников с Югославией, и в центре разногласий оказывались полуостров Истрия и город Триест, которые 1–2 мая югославские войска освободили от нацистов.
Словенское население составляло большинство в итальянской провинции Венеция-Джулия, но меньшинство в её главном городе Триесте.
Ещё в феврале 1945 года Тито и главнокомандующий силами союзников на Средиземноморье фельдмаршал Александер договорились, что одна часть Истрии должна перейти под югославское военное и гражданское управление, а другая — включая сам Триест, города Горица и Пула, — под западное военное управление при югославской гражданской власти. При этом отряды Тито стремились к максимальному расширению зоны своего контроля, а союзники — своего.
Позиция Черчилля по мере развития кризиса становилась всё более воинственной. Он телеграфировал Идену в Вашингтон 13 апреля: «Расколоть компартию Италии можно только на требованиях Тито. В наших интересах предотвратить, насколько это возможно, подчинение России всей Центральной и Западной Европы. Итальянцы, несомненно, будут на нашей стороне. Правительство Соединённых Штатов очень расположено к Италии и будет её поддерживать — особенно с учётом большого количества голосов итальянцев, которые новый президент будет рад заполучить. Поэтому считаю нужным войти в тесное взаимодействие с Соединёнными Штатами, сгладить наши отношения с Италией и получить искреннюю поддержку большинства итальянцев. Это весьма хороший расклад».
После капитуляции Германии Трумэн также склонился к более жёсткой линии в триестском кризисе, стремясь противостоять распространению влияния СССР и его союзников в центре Европы. К этому президента подталкивал и исполнявший обязанности госсекретаря Грю. 12 мая Трумэн направил Черчиллю послание, в котором говорилось, что западные уступки в Венеции-Джулии приведут к распространению югославских притязаний на Южную Австрию, Венгрию и Грецию, а от решения этого вопроса зависит «будущая ориентация Италии». Президент предлагал совместно предъявить югославам жёсткое требование вывести войска из зоны, включающей в себя Триест, Пулу, Горицу, Монфальконе, откуда обеспечивается устойчивая коммуникация из Италии в Австрию. Тито, считал Трумэн, «вряд ли пойдёт на большее, чем символическое сопротивление, хотя мы должны быть готовы к дальнейшим шагам, необходимым для его выдворения».
Черчилль был доволен. «Великолепное послание президента Трумэна, — писал он в телеграмме Александеру, — представляет нашу позицию во всей силе и даёт надежду на то, что Соединённые Штаты не уплывут за океан, оставив нас наедине с подавляющей мощью России без достижения адекватного урегулирования». Трумэну премьер-министр ответил, что «согласен с каждым словом» и готов к решительным шагам, «покуда наши силы ещё не рассеялись». Под командованием Александера, напоминал Черчилль, находились 18 дивизий, включая две польские и одну бразильскую. Пятнадцатого мая соответствующее представление югославскому правительству было сделано послами США и Великобритании в Белграде. Правда, в нотах речь шла не о выводе югославских войск со спорной территории, а об их подчинении союзному командованию.
Между тем Александер дал понять, что его солдаты отнюдь не горели желанием вступать в бой с собственным союзником. Черчилль 15 мая сделал ему строгое внушение, напомнив о ставках в большой игре: «Меня крайне беспокоит общий настрой русских, особенно если они сочтут, что перед ними стоят лишь измождённые войска и дрожащие от страха органы власти... Если мы не проявим сейчас силу воли, то нас будут гнать от края до края... Если мы проявим малейшую неуверенность, ответ может быть отрицательным. Я надеюсь на растущую концентрацию сил на югославском фронте, поскольку не верю, что Тито и стоящая за ним Россия спровоцируют большое столкновение, покуда американские армии находятся в Европе».
К осторожности склонялся не только Александер, но и Трумэн, который писал в мемуарах: «Я не хотел вмешиваться в балканские дела таким образом, который мог привести к ещё одному мировому конфликту. Кроме того, я стремился вовлечь русских в войну с Японией, чтобы спасти бесчисленные американские жизни. Черчилль, со своей стороны, делал всё, чтобы спасти британский контроль над Восточным Средиземноморьем, с тем чтобы сохранить влияние Великобритании в Греции, Египте и на Среднем Востоке». 14 мая Трумэн прямо предупредил премьера: «Для меня невозможно втянуть свою страну в ещё одну войну, если только части Тито не нападут первыми». Одновременно президент дал указания военным быть готовыми к использованию силы. Черчилль продолжал обрабатывать Трумэна, пытаясь доказать, что вооружённый отпор силам Тито ещё не означает «войны с Югославией», но президент стоял на своём.
При этом шло всё более интенсивное давление на Москву. Черчилль 15 мая писал Сталину: «1. К сожалению, я должен сказать, что в итальянской провинции Венеция-Джулия создалось серьёзное положение. 2. …До мирного урегулирования единственно правильным и приемлемым было бы передать провинцию под военное управление фельдмаршала Александера, который займёт её и будет управлять ею от имени всех Объединённых Наций. 3. Однако до того, как это могло быть сделано, югославские регулярные войска вступили в провинцию и оккупировали не только сельские районы, где уже действовали югославские партизаны, но также вступили в города Пула, Триест, Гориция и Монфальконе, население которых является итальянским... 4. Вслед за этим фельдмаршал Александер предложил маршалу Тито, чтобы югославские войска и администрация были выведены из западной части провинции... 5. Фельдмаршал Александер послал начальника своего штаба в Белград для обсуждения этого предложения с маршалом Тито, но последний, к сожалению, отклонил это предложение и вместо этого настаивал на расширении своего собственного военного управления до реки Изонцо... 8. ...Моё Правительство... ожидает, что Югославское Правительство немедленно согласится на контроль со стороны Верховного Союзного Главнокомандующего на средиземноморском театре военных действий над областью». Трумэн подтвердил свою солидарность с этим посланием.
Ультимативное требование, предъявленное маршалу Тито в середине мая, не возымело немедленного действия. Сталин хранил молчание. 18 мая премьер пригласил к себе на Даунинг-стрит советского посла Гусева, который записал монолог Черчилля:
— Тито не желает выводить войска из Триеста. Положение в этом районе весьма напряжённое. Армии стоят друг против друга. В любой момент могут возникнуть неприятности, если не будет проявлено благоразумие. Триест входит в нашу зону оккупации и, как порт, он должен стать международным под итальянским флагом... Мы не позволим, чтобы территориальные вопросы решались путём захвата, а не мирной конференции.
«Во время своей речи, — продолжал посол, — Черчилль говорил о Триесте и Польше с большим раздражением и нескрываемой злобой... Мы имеем дело с авантюристом, для которого война является его родной стихией, в условиях войны он чувствует себя значительно лучше, чем в условиях мирного времени».
Трумэн по просьбе Черчилля и совету Госдепартамента тоже решил заострить вопрос в переписке со Сталиным, дабы продемонстрировать единство и решительность союзников, и 20 мая доказывал: «Проблема пребывания вооружённых сил маршала Александера и маршала Тито в районах оккупации, которые не были определены, и вытекающий отсюда двойственный характер контроля чреваты опасностью... Мы не можем рассматривать это просто как пограничный спор между Югославией и Италией, а должны смотреть на это, как на принципиальный вопрос, который касается мирного урегулирования территориальных споров и основ прочного мира в Европе... Как только власть фельдмаршала Александера будет распространена на район Венеции-Джулии, указанный в нашей ноте, и как только таким образом там будет восстановлено спокойствие, мы смогли бы продолжить работу над дальнейшим решением проблемы в духе соглашений, достигнутых в Ялте».
Трумэн дал указание Александеру и Эйзенхауэру немедленно направить подкрепления в спорный район, чтобы «наше военное превосходство и твёрдость наших намерений стали очевидны для югославов», как телеграфировал он Черчиллю 21 мая. Премьер был только за: «Думаю, есть высокая вероятность того, что если дислокация наших сил будет достаточно грозной, решение может быть найдено без боя. Наша твёрдость в этом вопросе будет ценной в наших дальнейших обсуждениях со Сталиным».
Демарш союзников ставил Сталина в непростое положение. До этого он избегал формального вовлечения в триестское противостояние, негласно симпатизируя претензиям югославов. Подобная позиция давала югославам возможность продолжить борьбу за Триест, избегая военного конфликта с союзниками. Такие установки 18 мая были переданы в Белград и сквозь зубы приняты Тито.
После чего Сталин ответил Трумэну, одновременно проинформировав о содержании письма и Черчилля: «Мне представляется вполне правильным Ваше мнение, что данный вопрос является принципиальным и что в отношении территории Истрии — Триеста не должно быть допущено каких-либо действий, которые не будут полностью учитывать законные претензии Югославии и вклад, внесённый югославскими вооружёнными силами в общее дело союзников в борьбе против гитлеровской Германии. В этом отношении необходимо, по моему мнению, считаться с тем фактом, что именно союзные югославские войска изгнали немецких захватчиков с территории Истрии — Триеста, оказав тем самым важную услугу общему делу союзников...
Мне представляется правильным такое решение данного вопроса, при котором в районе Истрии — Триеста оставались бы на месте югославские войска и действующая сейчас в этом районе югославская администрация. Одновременно в этом районе был бы установлен контроль Союзного Верховного Командующего и была бы определена демаркационная линия по взаимному соглашению между фельдмаршалом Александером и маршалом Тито».
Трумэн отреагировал на это послание Сталина 31 мая: «...Я рад, что Вы разделяете мою уверенность в том, что будущее территории Венеции-Джулии должно быть определено во время мирного урегулирования... Для того чтобы Союзный Командующий мог выполнить те обязанности, которые мы на него возложили в этом отношении, он должен располагать соответствующей властью... Он готов использовать югославскую гражданскую администрацию, которая, по его мнению, работает удовлетворительно, но — особенно в центрах, в которых преобладает итальянское население, — он должен располагать властью менять административный персонал по своему усмотрению».
Получив это — компромиссное — предложение Сталина по Триесту, союзники тут же постарались переиначить его в свою пользу. Формально они соглашались на сохранение югославского присутствия, но решили свести его к символическому минимуму через предоставление Александеру полномочий определять численность и состав югославского военного и гражданского персонала. Соответствующие предписания Белград получил 2 июня нотами от США и Великобритании (накануне Гарриман сообщил о них Молотову). Сталин поднимать скандал не стал.
«Тот факт, что русские сохраняют пассивность, весьма важен, — телеграфировал Трумэну Черчилль 2 июня. — Если мы позволим считать, что нами можно помыкать безнаказанно, у Европы не будет иного будущего, кроме новой, самой ужасной войны, которую когда-либо видел мир. Но, сохраняя твёрдый фронт в благоприятных для нас условиях и районах, мы можем достичь удовлетворительного и прочного основания мира и справедливости». На случай нового отказа Тито союзники всерьёз готовились к военной операции. «На мой взгляд, мы вряд ли сможем добиться своего одним только блефом», — предупреждал Трумэна Черчилль.
Пока Сталин требовал от союзников учесть «законные претензии Югославии», 27 мая Тито выступил в Любляне с большой речью, содержание которой в Москве расценили как недружественный выпад против Советского Союза.
— Нам хотят навязать мнение, что мы ставим союзников перед свершившимся фактом, — говорил Тито. — Я решительно отрицаю от имени всех народов Югославии, что мы намерены что-либо захватить силой... Но мы решительно требуем справедливого завершения, мы требуем, чтобы каждый у себя был хозяином; мы не будем платить по чужим счетам, мы не будем разменной монетой, мы не хотим, чтобы нас вмешивали в политику сфер интересов... Нынешняя Югославия не будет предметом сделок и торгов.
Сталин после этого написал советскому послу в Югославии: «Скажите товарищу Тито, что если он ещё раз сделает подобный выпад против Советского Союза, то мы вынуждены будем ответить ему критикой в печати и дезавуировать его». 6 июня Тито получил указание Сталина незамедлительно вывести югославские войска из Триеста, поскольку СССР не намерен из-за этого втягиваться в третью мировую войну. Это расчистило дорогу для заключения соглашения между Югославией и союзниками.
Сталин сделал вид, что узнал об этом соглашении от американцев и написал Трумэну 8 июня: «Из Вашего сообщения можно понять, что достигнуто принципиальное соглашение между Правительствами США и Великобритании с одной стороны и Правительством Югославии с другой стороны по вопросу об учреждении на территории Триеста — Истрии Союзного Верховного Управления под руководством Союзного Главнокомандующего на Средиземном море... Я надеюсь, что после того, как Правительство Югославии заявило о своём согласии на учреждение Союзного Военного Управления на территории Триеста — Истрии, не встретится препятствий к тому, чтобы югославские интересы были должным образом удовлетворены и чтобы весь вопрос о теперешнем напряжённом положении в районе Триеста — Истрии был благополучно разрешён».
В начале июня югославы информировали Москву, что в спорной зоне западные союзники концентрировали войска и выдвинули около пятисот танков. Сталин ещё раз посоветовал Тито найти компромисс. И Белград вынужден был отступить. 9 июня в Белграде министр иностранных дел Югославии Шубашич и послы Англии и США подписали соглашение о временном управлении Триестом. Зона вокруг города была разделена временной демаркационной линией, которая делила Юлийскую Крайну на зону «А», в которую входил сам Триест, оккупированную англо-американскими войсками, и зону «Б», контролируемую вооружёнными силами Югославии.
По сути, триестский кризис был дипломатическим поражением Тито. Ещё несколько лет будет обсуждаться статус Триеста, и город будет тем местом, где начинавшаяся холодная война в любой момент могла превратиться в «горячую». Не удалось югославам получить и населённые в основном словенцами австрийские провинции Штирия и Каринтия.
Сталин, поддерживая территориальные претензии югославов, предпочёл не обострять ситуацию, и его сдержанность по достоинству оценили в США. Трумэн писал Сталину 11 июня: «Я глубоко признателен за Ваше послание от 10 июня и благодарю Вас за Ваше близкое участие в наших усилиях достичь дружественного соглашения с маршалом Тито по вопросу о военном управлении в районе Триеста. Соглашение, подписанное в Белграде 9 июня, охватывает конкретные предложения Правительств Великобритании и Соединённых Штатов».
На Западе стали помещать газетные карикатуры, на которых югославский маршал был подозрительно похож на Геринга. Газеты писали, что армия Тито угрожает Австрии, Италии и Греции, а внутри страны царят террор и репрессии. Сталин брал своего союзника под защиту, не раз заявляя, что советская сторона не располагает сведениями о нарушении Тито соглашения с Шубашичем.
Оппозиция Тито внутри страны обвиняла его в узурпации власти, угрожая вызвать правительственный кризис. Оппозицию представляли Демократическая партия Милана Грола, Хорватская крестьянская партия Ивана Шубашича и несколько других группировок. Шансов на успех у них было крайне мало: оппозиция работала в условиях жёсткого давления со стороны новых революционных властей, а Тито и недавние партизаны действительно пользовались популярностью.
На переговорах с западными союзниками о реализации Белградского соглашения по Венеции-Джулии, проходивших в Дуино с 13 по 20 июня, югославы попытались скорректировать соглашение в свою пользу. Встретив упорное сопротивление союзников, Тито развернул пропагандистскую кампанию в защиту своей позиции и рассчитывал на поддержку Москвы. Сталин решил вступиться и 21 июня писал Черчиллю, что «представители Союзного Командования на Средиземном море не хотят считаться даже с минимальными пожеланиями югославов, которым принадлежит заслуга освобождения от немецких захватчиков этой территории, где к тому же преобладает югославское население... Нельзя согласиться с тем, чтобы в этих переговорах применялся тот заносчивый тон, которым иногда пользуется фельдмаршал Александер в отношении югославов. Никак нельзя согласиться с тем, что фельдмаршал Александер в официальном публичном обращении допустил сравнение маршала Тито с Гитлером и Муссолини. Такое сравнение несправедливо и оскорбительно для Югославии.
Для Советского Правительства был неожиданным также тон ультиматума в том заявлении, с которым англо-американские представители обратились к Югославскому Правительству 2 июня».
Черчилль был возмущён посланием Сталина. Как утверждал в мемуарах сам премьер-министр, он направил советскому лидеру такой ответ: «Наша общая идея, как мы договорились в октябре в Кремле, состояла в том, что югославские дела будут решаться на основе соотношения русских и британских интересов 50 на 50. На деле же это скорее 90 на 10, но даже и в этих 10 мы подвергаемся жёсткому давлению маршала Тито — настолько жёсткому, что Соединённые Штаты и Правительство Его Величества были вынуждены привести в движение сотни тысяч войск. Югославы чинят — особенно в Триесте — большие жестокости в отношении итальянцев, и вообще, они проявили склонность захватывать любую территорию, на которую проникли их лёгкие силы... Я не понимаю, почему повсюду мы должны терпеть пинки, особенно со стороны людей, которым мы помогали ещё до того, как вы вошли с ними в контакт». Вот только Сталин никогда этой телеграммы не получал. Этот гневный набросок Черчилль оставил себе (для мемуаров).
В Москву же он написал следующее: «Весьма благодарен за Ваше послание от 21 июня. Я надеюсь, что теперь, после того как дело было счастливо улажено в Белграде, мы сможем в Берлине совместно обсудить положение. Хотя я не видел заявления фельдмаршала Александера до его опубликования, я могу заверить Вас, что очень хорошо отношусь как к России, так и к маршалу Тито».
Ответ Трумэна был не более обнадёживающим: «После получения Вашего послания от 21 июня относительно переговоров в Триесте я был уведомлён Верховным Главнокомандующим союзников, что эти переговоры в Триесте закончились и что было подписано дополнительное военное соглашение... Правда, во время переговоров в Триесте возникли трудности, поскольку оказалось, что югославские власти не учитывают полностью того, что основной принцип в соглашении от 9 июня заключается в недопущении никаких действий, которые могли бы нанести ущерб окончательному решению вопроса о принадлежности территории».
6 июля Сталин ответил и Трумэну, и Черчиллю, что не возражает против обсуждения этого вопроса на предстоявшей встрече в Германии.
Трения, которые в это время возникали между Сталиным и Тито, не оказывали ещё ощутимого влияния на состояние советско-югославских отношений. 29 июня, поздравляя Сталина с присвоением ему звания генералиссимуса, Тито уверял: «Народы Югославии никогда не забудут проявленной вами отеческой заботы и оказанной благотворительной помощи в наиболее трудное время борьбы за свободу своего отечества». Сталин, в свою очередь, направил в Югославию тридцать сотрудников 6-го управления НКГБ СССР во главе с комиссаром госбезопасности Шадриным для усиления охраны Тито. 9 сентября югославский лидер получит высшую советскую военную награду — орден «Победа» под номером 19. Из всех своих наград Тито особо ценил именно эту и демонстративно носил орден, когда в советской прессе его называли «кровавым палачом».
Австрийский узел
Будущее Австрии также встало на повестку дня. Ещё до её освобождения от фашистов союзники начали переговоры в рамках Европейской консультативной комиссии (ЕКК) о границах зон. Наиболее сложным оказался вопрос о статусе Вены и её окрестностей, оказавшихся в глубине советского сектора. В беседе с Гарриманом 13 апреля Сталин предложил, не дожидаясь окончательного решения, направить в Вену представителей союзников с тем, чтобы они на месте могли разобраться в ситуации и дать свои предложения. Союзники ухватились за это приглашение, но вскоре оно было обставлено дополнительными условиями, связанными с прогрессом на переговорах о границах зон оккупации в рамках ЕКК. Похоже, Сталин и Молотов не желали присутствия союзников в Вене в ответственный момент формирования временного правительства Австрии во главе с социалистом Реннером и с участием коммунистов.
Москва 29 апреля — несмотря на просьбы западных партнёров не делать этого — объявила о признании правительства Реннера, что вызвало их большое неудовольствие. Черчилль на следующий день писал Трумэну: «Меня очень беспокоит развитие событий в Австрии. Объявление о создании Временного австрийского правительства вкупе с отказом разрешить прибытие наших миссий в Вену заставляет меня опасаться, что русские намеренно используют своё появление в Австрии первыми для того, чтобы «организовать» эту страну до того, как туда придём мы». Премьер-министр предложил сделать совместное представление на сей счёт, но Трумэн предпочёл ограничиться нотой протеста на уровне Госдепартамента, к которому присоединился и британский МИД.
На Сталина это не произвело ни малейшего впечатления. 12 мая он послал телеграмму Государственному канцлеру Австрии Реннеру:
«Благодарю Вас, многоуважаемый товарищ, за Ваше послание от 15 апреля. Можете не сомневаться, что Ваша забота о независимости, целостности и благополучии Австрии является также моей заботой. Любую помощь, какая может быть необходима для Австрии, я готов оказать Вам по мере сил и возможности».
Англо-американцев в Вену так и не пускали. Черчилль 12 мая вновь предложил Трумэну обратиться к Сталину. Взяв за основу проект премьер-министра, подправленный в Госдепартаменте, президент 16 мая направил в Москву послание: «Я не могу понять, почему советские власти вопреки Вашему предложению отказываются теперь разрешить таким представителям (союзным. — В. Н.) посетить Вену... В связи с этим я надеюсь, что Вы сами сообщите мне, дадите ли Вы маршалу Толбухину указания, необходимые для ускорения осмотра союзными представителями тех районов Вены, о которых ныне идут переговоры в Европейской Консультативной Комиссии». На следующий день, 17 мая, последовало послание такого же содержания и от Черчилля.
Москва продолжила тактику затяжек. На русском переводе послания Трумэна рукой Молотова намечены тезисы ответа союзникам: «1. Толб. едет в Москву. 2. Толб. вернётся к концу мая — началу июня. 3. Тогда и можно приехать в Вену». Довод об отсутствии Толбухина был предлогом для очередной отсрочки приезда союзных миссий.
Сталин 18 мая отвечал Черчиллю: «...Надо полагать, что вопрос о зонах оккупации в Австрии и Вене будет разрешён Европейской Консультативной Комиссией в ближайшее же время.
Что же касается поездки британских представителей в Вену для ознакомления на месте с состоянием города и для подготовки предложений о зонах оккупации в Вене, то со стороны Советского Правительства возражений против такой поездки не имеется. Одновременно в соответствии с этим маршалу Толбухину даются необходимые указания. При этом имеется в виду, что британские военные представители могли бы прибыть в Вену в конце мая или в начале июня, когда в Вену вернётся маршал Толбухин, находящийся в настоящее время на пути в Москву». Аналогичное послание в тот же день ушло в Вашингтон.
Возвращение Толбухина в Вену не принесло особого облегчения англо-американцам. В одобренном Черчиллем 9 июня сообщении Форин-офиса выражалось недовольство тем, что советские военные, разрешив исследовательскую миссию союзников в Вене исключительно в пределах Старого города, требуют её завершения к 10 июня, а «маршал Толбухин ведёт себя обструкционистски».
Черчилль возмущался в послании Трумэну 9 июня: «Маршал Толбухин приказал, чтобы наши миссии выехали из Вены 10 или 11 июня. Им не позволили ничего осмотреть за пределами города, и союзникам разрешается пользоваться только одним аэродромом. Это — столица Австрии, которая по соглашению должна быть разделена, как и сама страна, на четыре зоны; но, кроме русских, там никто не имеет никакой власти, и мы лишены там даже обычных дипломатических прав...
Не лучше ли было бы отказаться отвести войска на главном европейском фронте до тех пор, пока не будут урегулированы вопросы, касающиеся Австрии?»
Черчилль поднимал ставки: «Если мы уступим по этому вопросу, нам необходимо рассматривать Австрию как находящуюся в советизированной половине Европы».
Румыния, Болгария, Финляндия, Венгрия
Далее в длинном списке противоречий союзников оказались страны, которые ранее были союзницами Германии, а теперь находились под той или иной степенью контроля Москвы. Сталин и Молотов были заинтересованы в скорейшем признании просоветских правительств Румынии и Болгарии союзниками, что придало бы им международно-правовую легитимность. Иначе выглядела ситуация в Венгрии, где денацификация только началась, и Сталин соглашался повременить с её дипломатическим признанием и даже сдерживал местных коммунистов, желавших ускорения социалистических преобразований. В Финляндии уже в 1945 году вызрел компромисс: Финляндия сохранит внутриполитическую независимость при условии отсутствия резких антисоветских шагов. Сталин, в конце 1917 года лично провозгласивший независимость Финляндии, не отказывался от своей позиции и не собирался форсировать её советизацию. На прошедших в Финляндии в марте 1945 года парламентских выборах Демократический союз народа Финляндии во главе с компартией имел неплохие результаты и получил в правительстве 6 министерских постов из 18.
Сталин 27 мая — под копирку — писал Черчиллю и Трумэну: «Более 8 месяцев тому назад Румыния и Болгария разорвали с гитлеровской Германией, заключили с союзными государствами перемирие и включились в войну на стороне союзников против Германии, выделив для этого свои вооружённые силы. Этим они внесли свой вклад в дело разгрома гитлеризма и содействовали победоносному завершению войны в Европе. В связи с этим Советское Правительство считает своевременным теперь же восстановить с Румынским и Болгарским Правительствами дипломатические отношения и обменяться с ними посланниками.
Советское Правительство также считает целесообразным восстановить дипломатические отношения с Финляндией, выполняющей условия соглашения о перемирии и вставшей на путь укрепления демократических начал. Мне представляется возможным через некоторое время принять аналогичное решение и в отношении Венгрии».
В Вашингтоне и Лондоне не видели причин для спешки. Как и раньше в случае с Польшей, союзники требовали реорганизации румынского и болгарского правительств «на более широкой демократической основе», то есть добавления туда прозападных политиков. Для Великобритании — до заключения мирного договора — Финляндия формально оставалась воюющей страной, и Форин-офис не планировал скорого возобновления с ней дипломатических отношений. Но Лондон не возражал против такого шага со стороны Соединённых Штатов, вообще не объявлявших войну Финляндии.
Трумэн писал Сталину: «Я согласен с тем, чтобы в самое кратчайшее время были установлены нормальные отношения с этими странами.
В соответствии с этим я готов немедленно приступить к обмену дипломатическими представителями с Финляндией... так как финский народ своими выборами и другими политическими переменами продемонстрировал свою искреннюю преданность демократическим процедурам и принципам.
Однако я не обнаружил таких же ободряющих признаков в Венгрии, Румынии и Болгарии. Я встревожен тем, что в особенности в двух последних странах существуют режимы, которые не обеспечивают всем демократическим элементам народа права свободно высказывать своё мнение и которые по своей системе управления, по моему мнению, не представляют воли народа и не отвечают ей».
Сталин возражал в послании от 9 июня: «Я не вижу оснований отдавать в этом деле какое-либо предпочтение Финляндии, которая, в отличие от Румынии и Болгарии, не принимала участия на стороне союзников в войне против гитлеровской Германии своими вооружёнными силами. Общественному мнению Советского Союза и всему советскому командному составу было бы непонятно, если бы Румыния и Болгария, вооружённые силы которых принимали активное участие в разгроме гитлеровской Германии, были бы поставлены в худшее положение по сравнению с Финляндией.
Что касается вопроса о политическом режиме, то в Румынии и Болгарии имеются не меньшие возможности для демократических элементов, чем, например, в Италии, с которой Правительства Соединённых Штатов Америки и Советского Союза уже восстановили дипломатические отношения. С другой стороны, нельзя не заметить, что за последнее время политическое развитие Румынии и Болгарии вошло в спокойное русло, и я не вижу таких фактов, которые могли бы порождать беспокойство в отношении дальнейшего развития демократических начал в этих странах».
Черчилль поспешил 10 июня немного успокоить Сталина: «Мы сами рассматриваем вопрос о наших будущих отношениях с этими государствами, и мы надеемся представить Вам и Правительству Соединённых Штатов в весьма скором времени исчерпывающие предложения. Я надеюсь, что мы смогли бы обсудить их при нашей предстоящей встрече».
Сталин предпочёл истолковать послание Черчилля в позитивном ключе и отвечал премьеру 14 июня: «Принимаю к сведению, что Вы в ближайшее время пришлёте свои предложения по этому вопросу. Я всё же думаю, что дальше не следует откладывать возобновление дипломатических отношений с Румынией и Болгарией, которые вместе с советскими войсками помогли разгрому гитлеровской Германии. Нет также оснований откладывать возобновление дипломатических отношений с Финляндией, выполняющей условия перемирия. С Венгрией это можно было бы сделать несколько позже». Реакция британской стороны на это письмо была спокойной. «Послание Сталина показывает, что он вполне может пойти на восстановление дипломатических отношений, не дожидаясь нас. Нам вряд ли стоит против этого возражать», — писал Кадоган Черчиллю 19 июня.
Трумэн отреагировал только 18 июня и в том же ключе, что и британский премьер: «Я полностью согласен с тем, что установление дипломатических отношений с Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией... было бы конструктивным шагом. Обмен посланиями между нами по этому вопросу показывает, что, возможно, наши правительства подходят к нему не совсем одинаково, поскольку состояние наших соответственных взаимоотношений с этими различными государствами не одинаково. Я продолжаю изучать этот вопрос. Поэтому я считаю, что наиболее целесообразным способом достичь соглашения было бы обсуждение нами этого вопроса при нашей предстоящей встрече».
Сталин продолжал настаивать и 23 июня писал Трумэну: «Я всё же придерживаюсь своей прежней точки зрения, что дальнейшее откладывание возобновления дипломатических отношений с Румынией и Болгарией ничем не может быть оправдано».
США восстановят дипломатические отношения с Финляндией 1 сентября 1945 года, с Венгрией — 18 января 1946 года, с Румынией — 1 октября 1946 года, с Болгарией — 8 ноября 1947 года.
Турецкий узел
Завязывался и ещё один новый узел противоречий — турецкий.
В Москве после Победы ожидали успехов и на южных рубежах, особенно с учётом ранее данных Черчиллем обещаний помочь СССР с режимом Черноморских проливов. Говорят, после победоносного шествия Красной Армии по Болгарии некоторые наши военные предлагали идти дальше — на Турцию. Но турецкое руководство, наученное горьким опытом Первой мировой войны, не давало для этого никаких поводов: на протяжении всей Второй мировой сохраняло строгий нейтралитет и перестало пропускать германский флот через проливы.
Отказавшись от идеи использования силы, Москва решила действовать дипломатическими методами, но без согласования с западными союзниками. В мае 1945 года Анкара предложила заключить союзный договор, в котором гарантировала бы в случае войны свободный проход советских сухопутных и военно-морских сил через турецкую территорию. Эта уступка вызвала в Кремле очевидный соблазн дожать Турцию.
Седьмого июня Молотов встретился с послом Селимом Сарпером и по настоянию Сталина отверг предложенный договор. Вместо этого наркоминдел выставил двойное требование: о пересмотре советско-турецкого договора, которым, как заметил Молотов, СССР «был обижен в территориальном вопросе», что предполагало возвращение Карса и Ардагана; и о «совместной обороне» Босфора и Дарданелл. «Безопасность СССР со стороны Чёрного моря и особенно со стороны Проливов не должна зависеть просто от воли Турции и от её реальных возможностей, которых может оказаться недостаточно», — жёстко настаивал Молотов. Анкара на это согласиться не могла и встречала в своём сопротивлении Москве полную поддержку Запада.
Дипломатическая дорога в Потсдам
Время конференции и детали её проведения стали предметом интенсивнейшей переписки между тремя столицами, а вся история её подготовки была похожа на детектив.
Главным возмутителем спокойствия выступал Черчилль, который максимально торопил события. Он объяснял свои мотивы так: «Главной причиной, почему я стремился приблизить дату конференции, был, конечно, предстоящий отвод американской армии от той линии, до которой она дошла в ходе военных операций, в зону, предписанную соглашением об оккупации... Изменившееся отношение России к нам, постоянные нарушения соглашений, достигнутых в Ялте, стремительный бросок с целью захвата Дании, удачно предотвращённый своевременными действиями Монтгомери, посягательства в Австрии, угрожающее давление маршала Тито в Триесте — всё это, как казалось мне и моим советникам, создавало совершенно новую обстановку, отличающуюся от той, какая существовала два года назад, когда решался вопрос о зонах оккупации». Черчилль не стал акцентировать внимание на другом своём мотиве: конференция союзников была бы для него лучшей формой избирательной кампании.
Сталин, как увидим, не возражал против любой даты, выговаривая только для себя возможность принять участие в Параде Победы. Но не спешил и Трумэн — по причинам, которые мы скоро поймём.
Черчилль настойчиво призывал президента Трумэна к скорейшей встрече тройки. В телеграмме от 6 мая, ссылаясь на тщетность своего последнего обращения к Сталину по польскому вопросу, премьер отметил, что «далее решить вопросы путём переписки вряд ли возможно и следует как можно скорее провести встречу трёх глав правительств». 11 мая Черчилль повторил свой запрос Трумэну:
«1. Я считаю, что мы должны вместе или по отдельности в один и тот же момент обратиться к Сталину с приглашением встретиться с нами в июле в каком-нибудь неразрушенном городе Германии, о котором мы договоримся, чтобы провести трёхстороннее совещание. Нам не следует встречаться в каком-либо пункте в пределах нынешней русской военной зоны. Мы шли ему навстречу два раза подряд. Мы беспокоим их своей цивилизацией и нашими методами, отличающимися от их методов. Но всё это значительно ослабеет, когда наши армии будут распущены.
2. ...Поэтому прошу Вас, приезжайте сюда в первые дни июля, а затем мы вместе поедем на встречу с Дядей Дж. в любое место, признанное наилучшим за пределами оккупированной русскими территории, куда его можно будет уговорить приехать. Тем временем я горячо надеюсь, что американский фронт не отойдёт назад от согласованных сейчас тактических линий».
Трумэн ответил, что «предпочёл бы, чтобы встречу предложил Сталин, и выразил надежду, что наши послы убедят его выступить с таким предложением. Далее Трумэн указывал, что он и я должны отправиться на эту встречу по отдельности, во избежание каких-либо подозрений в «сговоре». Он выразил надежду, что по окончании конференции сможет посетить Англию, если позволят его обязанности в Америке».
После чего британский премьер 12 мая направил президенту Трумэну уже частично процитированную выше телеграмму, которую сам же называл телеграммой «железного занавеса». «Из всех государственных документов, написанных мною по этому вопросу, — подчёркивал Черчилль, — я предпочёл бы, чтобы обо мне судили именно на основании этого послания:
«1. Я глубоко обеспокоен положением в Европе. Мне стало известно, что половина американских военно-воздушных сил в Европе уже начала переброску на Тихоокеанский театр военных действий. Газеты полны сообщений о крупных перебросках американских армий из Европы... Каждый может понять, что через очень короткий промежуток времени наша вооружённая мощь на континенте исчезнет, не считая умеренных сил, необходимых для сдерживания Германии...
3. Железный занавес опускается над их фронтом. Мы не знаем, что делается позади него. Можно почти не сомневаться в том, что весь район восточнее линии Любек, Триест, Корфу будет в скором времени полностью в их руках. К этому нужно добавить простирающийся дальше огромный район, завоёванный американскими армиями между Эйзенахом и Эльбой, который, как я полагаю, будет через несколько недель — когда американцы отступят — оккупирован русскими силами...
4. Тем временем внимание наших народов будет отвлечено навязыванием сурового обращения с Германией, которая разорена и повержена, и в весьма скором времени перед русскими откроется дорога для продвижения, если им это будет угодно, к водам Северного моря и Атлантического океана.
5. Безусловно, сейчас жизненно важно прийти к соглашению с Россией или выяснить наши с ней отношения, прежде чем мы смертельно ослабим наши армии или уйдём в свои зоны оккупации. Это может быть сделано только путём личной встречи».
Была ли известна тогда Сталину переписка между Трумэном и Черчиллем? Да, и не только она. Первый секретарь британского посольства в Вашингтоне Дональд Маклин — один из участников легендарной «кембриджской пятёрки» — потоком слал в Москву донесения. Лишь за первое полугодие 1945 года только по телеграфу в центр было передано содержание 191 секретного документа и 26 агентурных сообщений, из которых 146 были доложены Сталину и другим руководителям страны.
Трумэн в телеграмме от 12 мая всё ещё стоял за подталкивание Сталина через посольства своих стран в Москве, оставив вариант прямого обращения к нему про запас. Премьер нехотя согласился: «Время на его стороне, если он будет окапываться, пока наша сила тает». Однако поскольку ни Гарримана, ни Керра в Москве в тот момент не было, посольский вариант реализовывать было некому. В послании Трумэну от 15 мая Черчилль предложил было взять инициативу на себя: «Я, пожалуй, рискну нарваться на грубость Сталина и пошлю ему телеграмму с призывом к трёхсторонней встрече», но так и не собрался это сделать.
Тем временем советники Трумэна — Гарриман, Гопкинс, Дэвис — также подталкивали президента к новой встрече «Большой тройки». Особую активность проявлял Дэвис, встревоженный ухудшением межсоюзных отношений. Он также взял на себя роль конфиденциального посредника между Белым домом и Кремлём. Ещё 2 мая Дэвис направил доверительное письмо Молотову, в котором говорилось о необходимости личной встречи Трумэна и Сталина. Нарком согласился с принципиальной важностью «личного контакта глав наших правительств», но не стал ангажироваться, видимо, ожидая более конкретного и авторитетного предложения.
13 мая Дэвис имел новую подробную беседу наедине с президентом, убеждая его в необходимости поиска компромисса в прямых переговорах со Сталиным. «Он, — записал в своём дневнике Трумэн, — предложил послать телеграмму Молотову для Сталина с предложением встречи между мною и Сталиным на Аляске или в Сибири».
Грю зафиксировал в дневнике 15 мая монолог Гарримана на совещании у президента, на котором присутствовал ещё и Болен:
— Наши отношения с Россией являются проблемой номер один, способной повлиять на будущее человечества, но сейчас разрыв между нашими двумя странами увеличивается. Дополняют общую картину специфические и неотложные вопросы, такие, например, как обращение с Германией на трёхсторонней основе, учреждение Контрольного совета и т. д., по которым совместно с Россией не было достигнуто никакого прогресса. Конечно, есть ещё и польский вопрос, и многие другие. Создание базы будущих отношений с Россией и урегулирование этих конкретных неотложных вопросов может быть достигнуто только на трёхсторонней конференции, и чем больше будет затягиваться начало этой встречи, тем хуже... Если встреча состоится до того, как большая часть этих войск будет выведена из Европы, атмосфера будет в этом случае более дружественной и шансы на успех возрастут. Сталин не получает правдивой информации ни от Молотова, ни от кого-либо из других своих людей, и в результате его подозрительность в отношении наших мотивов, которые он объясняет желанием лишить его плодов победы, увеличивается.
Трумэн поддержал мысль о «крайней желательности» встречи, но тут же отказался ускорить её созыв, сославшись на перегруженность внутриполитической повестки дня и подготовку бюджета. Кроме того, он предложил дождаться ответа Сталина на обещанный запрос Черчилля. В качестве возможного места встречи президент упомянул было Аляску, но его советники вежливо отговорили его от этой идеи, предлагая взамен Германию или Австрию. Они мотивировали это тем, что Сталин не согласится ехать туда, где у него не будет надёжной оперативной связи с Москвой.
Президент ничем не выдал своего решения затянуть созыв конференции. Но ближайшему кругу и военной верхушке было ясно: он стремился сесть за стол переговоров со Сталиным, имея перевес, который могло дать ядерное оружие. Его испытание было назначено на середину июля. 15 и 16 мая в Пентагоне и Госдепартаменте проходили встречи Грю, Стимсона и Маршалла. На них определялось оптимальное время конференции с таким расчётом, чтобы, как выразился Стимсон, сесть «за карточный стол, имея козырного туза на руках».
16 мая на пресс-конференции президент впервые публично заявил о возможности встречи трех лидеров.
«В Вашингтоне Иден, согласно моему желанию, обратился 14 мая к генералу Маршаллу и Стимсону с запросом по поводу отвода американских войск из Европы. Генерал в целом высказался успокоительно. Фактические цифры отвода войск на ближайшие несколько месяцев не превысят 50 тысяч человек в месяц из общего числа в 3 миллиона человек».
Вместе с тем Трумэн, не дожидаясь у моря погоды, 13 мая одобрил инициативу Дэвиса неофициально прозондировать реакцию Кремля. 14 мая Дэвис обратился напрямую к Сталину — через советское посольство и в обход Госдепартамента, — подтвердив согласие Белого дома на двустороннюю встречу Трумэна со Сталиным «за день-два до официальной встречи, которая, если она будет после этого необходима, может состояться в том же месте согласно плану».
«Я смею заверить Вас, — заключал Дэвис своё послание Сталину, — что если бы Вы и он смогли иметь откровенную личную задушевную беседу, многие из вопросов, угрожающих привести к недоразумениям, могли бы быть разрешены». 20 мая Молотов — тоже через советское посольство в Вашингтоне — информировал его о согласии Сталина, предложившего провести такую встречу «в районе Берлина». Так в переписке впервые появился намёк на место встречи — Потсдам.
Намёк на встречу содержался и в упоминавшемся официальном послании Трумэна от 19 мая, в котором он просил Сталина принять Гопкинса, «пока не представится возможность для нашей встречи».
Во время своей первой беседы в Кремле 26 мая Гопкинс по поручению президента сообщил о готовности Трумэна провести встречу со Сталиным «для обсуждения вопросов, вытекающих из победы над Германией». Сталин сказал, что он уже сообщил президенту о своём согласии на такую встречу в районе Берлина, имея в виду сообщение, переданное Молотовым через Дэвиса 20 мая. Гопкинс ответил, что он не в курсе этой переписки, и получил соответствующее разъяснение от Молотова.
Сталин же в послании Черчиллю 27 мая предпочёл представить эту идею как инициативу Трумэна. «Приехавший в Москву г-н Гопкинс поставил от имени Президента вопрос о встрече трёх в ближайшее время. Я думаю, что встреча необходима и что удобнее всего было бы устроить эту встречу в окрестностях Берлина. Это было бы, пожалуй, правильно и политически. Есть ли у Вас возражения?»
Британский премьер с удовольствием откликнулся на послание, избавлявшее его от необходимости самому обращаться к Сталину с просьбой о встрече: «Я буду очень рад встретиться с Вами и Президентом Трумэном в самом ближайшем будущем в том, что осталось от Берлина. Надеюсь, что это могло бы иметь место около середины июня...
Шлю всяческие добрые пожелания. Я очень хочу поскорее встретиться с Вами».
После третьей встречи со Сталиным 28 мая Гопкинс попросил Трумэна подтвердить примерную дату начала конференции — около 15 июля — и место — окрестности Берлина. В тот же день президент подтвердил Гопкинсу согласие по обоим пунктам. 30 мая Гопкинс сообщил об этом Сталину. Тот ответил, что подготовил было послания Трумэну и Черчиллю, в которых выразил согласие на предложенную премьером дату — середину июня, но теперь готов перенести её на 15 июля, как предлагает Президент. 20 или 24 июня готовится парад Победы, поэтому Сталин «был готов встретиться либо до парада, либо после парада».
НИКОНОВ Вячеслав Алексеевич,
доктор исторических наук, председатель Комитета Государственной Думы по образованию и науке
Журнал «Стратегия России», август 2020 г.